Председатель. — В этом заседании Хабалов сделал вам доклад о положении столицы?
Голицын. — Раньше я Хабалова не знал, никогда не видел и познакомился с ним, когда он был назначен. Он на меня произвел впечатление тяжелодума, очень не энергичного, мало даже сведущего. А тут он совершенно растерялся, и его доклад был такой, что даже нельзя было вынести впечатления, в каком положении находится дело, чего можно ожидать, какие меры он предполагает принять, — ничего. Это был какой-то сумбур.
Председатель. — Но все-таки в этот сумбур входило предположение стрелять в народ?
Голицын. — Я этого вопроса не касался.
Председатель. — Разве вы не интересовались, как организована охрана столицы?
Голицын. — Раньше интересовался. Мне говорили, что Петроград разделен на участки, в каждом участке есть свои войска, своя полиция и стоящий во главе этого участка. Этим я удовольствовался и думал, что всякие уличные беспорядки, без всякого кровопролития, во всякое время, могут быть подавлены.
Председатель. — Что вам известно о вооружении полиции пулеметами?
Голицын. — Ничего. Я узнал об этом уже после совершившегося факта.
Председатель. — Что стреляли из пулеметов с крыш?
Смиттен. — Кто?
Голицын. — Молва городская была, что полиция. Затем мой человек, остававшийся некоторое время в квартире на Моховой, мне рассказывал, что когда вошла толпа в дом, то сначала мирно была настроена, но в это время раздался выстрел с крыши, по его предположению, из пулемета; тогда толпа рассвирепела и стала грабить.
Иванов. — Вы требовали охраны своей квартиры от градоначальника?
Голицын. — В субботу вечером я потребовал охрану; пришли несколько человек солдат, которых я не видел.
Председатель. — А что в воскресенье делал совет министров?
Голицын. — Мы сидели в Мариинском дворце от семи с половиной до одиннадцати с половиной часов вечера.
Председатель. — Будьте добры рассказать.
Голицын. — Никаких суждений тут не было. Мы ходили растерянные. Мы видели, что дело принимает скверный оборот, и ожидали своего ареста. Приезжал председатель государственной думы и бывший великий князь Михаил Александрович. Они меня вызывали к себе, и мы вместе с М. В. Родзянко уговаривали Михаила Александровича принять регентство и сейчас же уволить нас, т.-е. министров. Я, с своей стороны, признавал, что нельзя
