Я переѣхалъ изъ Петербурга (гдѣ провелъ конецъ 1862 года) въ Варшаву. Жизнь моя приняла другое, если можно такъ выразиться, историческое направленіе. Я писалъ прозой о движении въ Польшѣ, писалъ кое-какъ, съ-плеча, горячо и задорно, еще не совсѣмъ разставшись съ тѣми снами, какие многимъ изъ насъ снились въ Россіи года два передъ тѣмъ…
Черезъ годъ мои занятія этимъ предметомъ приняли болѣе систематическое и серьозное направленіе. Я перечиталъ почти все, что̀ было написано поляками объ ихъ революціонныхъ затѣяхъ разныхъ временъ. Кромѣ того, вслѣдствіе особеннаго вниманія ко мнѣ Намѣстника Царства, графа Берга, я получилъ для просмотра много и русскихъ оффиціальныхъ матерьяловъ, преимущественно на польскомъ языкѣ. Это обстоятельство: чтение по польски множества книгъ и рукописей, жизнь И столкновения съ поляками въ Царствѣ и въ Галиціи, куда я часто ѣздилъ, — значительно подвинули впередъ мой польскій языкъ. Я узналъ его хорошо. Мицкевичъ сталъ для меня почти роднымъ по языку поэтомъ. Когда я кончилъ историческую „Записку о польскихъ заговорахъ и возстаніяхъ послѣ 1831 года“, позже явившуюся до извѣстныхъ предѣловъ въ печати, — я вспомнилъ о Тадеушѣ, который, или точнѣе сказать, „весь Мицкевичъ“ былъ у меня тогда на столько-же постоянно подъ руками, какъ Пушкинъ и Лермонтовъ. Я попробовалъ пополнить недостающія въ моемъ переводѣ мѣста, все
Я переехал из Петербурга (где провёл конец 1862 года) в Варшаву. Жизнь моя приняла другое, если можно так выразиться, историческое направление. Я писал прозой о движении в Польше, писал кое-как, сплеча, горячо и задорно, ещё не совсем расставшись с теми снами, какие многим из нас снились в России года два перед тем…
Через год мои занятия этим предметом приняли более систематическое и серьёзное направление. Я перечитал почти всё, что̀ было написано поляками об их революционных затеях разных времен. Кроме того, вследствие особенного внимания ко мне Наместника Царства, графа Берга, я получил для просмотра много и русских официальных материалов, преимущественно на польском языке. Это обстоятельство: чтение по-польски множества книг и рукописей, жизнь И столкновения с поляками в Царстве и в Галиции, куда я часто ездил, — значительно подвинули вперёд мой польский язык. Я узнал его хорошо. Мицкевич стал для меня почти родным по языку поэтом. Когда я кончил историческую „Записку о польских заговорах и восстаниях после 1831 года“, позже явившуюся до известных пределов в печати, — я вспомнил о Тадеуше, который, или точнее сказать, „весь Мицкевич“ был у меня тогда на столько же постоянно под руками, как Пушкин и Лермонтов. Я попробовал пополнить недостающие в моём переводе места, всё
