тий боровский, Арсений тверской, Зосима и Савватий соловецкие и др.
Лучшим доказательством того, что святость жизни и наличие чудес вовсе не имели решающего значения в вопросах канонизации, может служить то обстоятельство, что некоторые иерархи церковные сами не веровали ни в святость, ни в чудотворность тех лиц, которые их же собственными распоряжениями причислялись к лику святых.
Древнейшие сказания о житии Бориса и Глеба, приписываемые Нестору и мниху Иакову, сообщают, напр., что митрополит киевский Георгий, современник великого князя Изяслава, «бе неверьствуя, яко свята блаженная», т.-е. не верил в святость названных угодников, хотя с большой торжественностью совершил в 1072 году перенесение их мощей и установил в память этого особый праздник[1].
В 14-63 году игумен ярославского Спасского монастыря и священники соборных церквей Ярославля донесли епископу ростовскому Трифону, к епархии которого принадлежал тогда Ярославль, о чудесах, совершающихся при гробах князя смоленского и ярославского Феодора Ростиславича и его сыновей Давида, и Константина, погребенных в названном монастыре[2].
Трифон же, по словам сказания о прославлении мощей этих святых, «неверием обдержим, не имяше веры (к чудесам), мняше волшебство быти».
Сказание прибавляет, что и протопоп, посланный Трифоном в Ярославль, «да шед посмотрит мощей чудотворцевых и видит исцеления от них по правде ли будут», также оказался неверующим.
И тем не менее канонизация всех этих трех князей была совершена.
Если церковная иерархия относилась так безразлично к святости жизни и чудотворности предполагаемых к канонизации угодников, то само собою разумеется, что не могло быть речи и о более или менее серьезном обследовании их жизнеописаний и чудесных явлений, происходивших при гробницах их.
