быту. Оно господствовало и в древнем Риме, и там согласовалось с сущностью обязательства как личного отношения, в котором одному лицу предоставляется власть над другим. Власть эта вначале была действительною властью, покуда не пришли к сознанию, что обязательством предоставляется только власть над известным действием лица, и что возможно осуществить это право на действие лица в праве на его имущество.
И так неудивительно, что в своей истории до самого XVIII столетия мы повсюду встречаем понятие о личной ответственности за требование по имуществу: оно крепко еще держалось у нас в то время, как на Западе, с развитием гражданского быта и под влиянием развитой римской теории, это понятие давно уже отжило свою пору. «Долг лежит на всем имуществе должника, взыскание производится из должникова имущества», — такое правило кажется нам теперь просто и ясно, подобно аксиоме; но оно могло у нас выработаться только исторически. Оно вовсе не предполагалось в старинном быту наших предков, и не было выражено в старинном нашем законодательстве. Пожалуй и в то время можно было еще подразумевать непосредственную ответственность движимого имущества за долги владельца, потому что движимость — имущество свободное; но относительно недвижимости эта непосредственная ответственность имущества и потому уже не могла предполагаться сама собою, что в недвижимом еще не было сознано и признано полное право собственности владельца. Оттого мы видим, что у нас еще в исходе XVII столетия главным средством для удовлетворения взысканий было обращение их не на имущество должника, а на личность его, то есть правеж. В таком виде право кредитора и истца с одной стороны представляется полным, резким, определительным правом, как власть над личностью должника или ответчика, зато с другой стороны представляется вовсе не обеспеченным в материальном отношении, в том именно, что должно составлять существенную цель всякого взыскания. Понятно, что кредитор желал большего обеспечения, и достигал его посредством частного договора с должником, договора, по которому кредитору предоставлялось исключительное право на вещь или на имущество. Старинное юридическое воззрение еще не в состоянии было отделить понятие о праве на чужую вещь от понятия о владении и собственности, и потому неудивительно, что право на обеспечение вещью почти не отделялось от права на владение вещью.
