телескопами, но — простите — меня какія-нибудь вилы удивляютъ и умиляютъ несравненно больше!..
— Ту-ру-ру, ти-лю-лю, — запѣлъ фальшиво Жмакинъ и завертѣлъ рукой, подражая шарманщику. — Завели машину. Удивляюсь, какъ это вамъ не надоѣстъ: каждый день одно и то же?
— Нѣтъ, Егоръ Иванычъ, ради Бога! — заторопился студентъ. — Вы только послушайте, только послушайте меня. Мужикъ, куда онъ у себя ни оглянется, на что ни посмотритъ, вездѣ кругомъ него старая-престарая, сѣдая и мудрая истина. Все освѣщено дѣдовскимъ опытомъ, все просто, ясно и практично. А главное — абсолютно никакихъ сомнѣній въ цѣлесообразности труда. Возьмите вы доктора, судью, литератора. Сколько спорнаго, условнаго, скользкаго въ ихъ профессіяхъ! Возьмите, педагога, генерала, чиновника, священника…
— Попросилъ бы не касаться религіи, — внушительнымъ басомъ замѣтилъ Жмакинъ.
— Ахъ, не въ этомъ дѣло, Егоръ Иванычъ, — нетерпѣливо и досадливо замахалъ рукой Сердюковъ. — Возьмите наконецъ прокурора, художника, музыканта. Я ничего не говорю, все это лица почтенныя. Но каждому изъ нихъ, навѣрное, хоть разъ приходила въ голову мысль: а вѣдь, чортъ побери, такъ ли ужъ нуженъ человѣчеству мой трудъ, какъ это кажется? У мужика же все удивительно стройно и ясно. Если ты весною посѣялъ, то зимою ты сытъ. Корми лошадь, и она тебя прокормитъ. Что̀ можетъ быть вѣрнѣе и проще? И вотъ этого самаго практическаго мудреца извлекаютъ за шиворотъ изъ нѣдръ его удобопонятной жизни и тычутъ лицомъ къ лицу съ цивилизаціей. «Въ силу статьи такой-то и на основаніи кассаціоннаго рѣшенія за номеромъ такимъ-то, крестьянинъ Иванъ Сидоровъ, нарушившій интересы черезполоснаго владѣнія, приговаривается», и такъ