быя движенія въ воздухѣ:—ты понимаешь, что̀ такое честь мундира?.. Гето, братецъ ты мой, та-акая штука… Честь, она… Вотъ, я помню, случай у насъ былъ въ Темрюкскомъ полку въ 1862-мъ году.
— Ну, знаете, вашихъ случаевъ не переслушаешь,—развязно перебилъ его Арчаковскій:—разскажете еще что-нибудь, что было за царя Гороха.
— Гето, братецъ… ахъ, какой ты дерзкій… Ты еще мальчишка, а я, гето… Былъ, я говорю, такой случай…
— Только кровь можетъ смыть пятно обиды,—вмѣшался напыщеннымъ тономъ поручикъ Бобетинскій и по-пѣтушиному поднялъ кверху плечи.
— Гето, былъ у насъ прапорщикъ Солуха,—силился продолжать Лехъ.
Къ столу подошелъ, выйдя изъ буфета, командиръ первой роты, капитанъ Осадчій.
— Я слышу, что у васъ разговоръ о поединкахъ. Интересно послушать,—сказалъ онъ густымъ, рыкающимъ басомъ, сразу покрывая всѣ голоса.—Здравія желаю, господинъ полковникъ. Здравствуйте, господа.
— А, колоссъ родосскій,—ласково привѣтствовалъ его Лехъ.—Гето… садись ты около меня, памятникъ ты этакій… Водочки выпьешь со мною?
— И весьма,—низкой октавой отвѣтилъ Осадчій.
Этотъ офицеръ всегда производилъ странное и раздражающее впечатлѣніе на Ромашова, возбуждая въ немъ чувство, похожее на страхъ и на любопытство. Осадчій славился, какъ и полковникъ Шульговичъ, не только въ полку, но и во всей дивизіи своимъ необыкновеннымъ, по размѣрамъ и красотѣ, голосомъ, а также огромнымъ ростомъ и страшной физической силой. Былъ онъ извѣстенъ также и своимъ замѣчательнымъ знаніемъ строевой службы. Его иногда, для пользы службы, переводили изъ одной роты въ другую, и въ теченіе полугода
