перемѣшавъ его, заставлялъ кавалеровъ отыскивать дамъ.
— Медамъ, авансе… виноватъ, рекуле! Кавалье соло! Пардонъ, назадъ, балянсе авекъ во дамъ! Да назадъ же!
Раиса Александровна тѣмъ временемъ говорила язвительнымъ тономъ, задыхаясь отъ злобы, но дѣлая такую улыбку, какъ будто бы разговоръ шелъ о самыхъ веселыхъ и пріятныхъ вещахъ:
— Я не позволю такъ со мною обращаться. Слышите? Я вамъ не дѣвчонка. Да. И такъ порядочные люди не поступаютъ. Да.
— Не будемъ сердиться, Раиса Александровна,—убѣдительно и мягко попросилъ Ромашовъ.
— О, слишкомъ много чести—сердиться! Я могу только презирать васъ. Но издѣваться надъ собою я не позволю никому. Почему вы не потрудились отвѣтить на мое письмо?
— Но меня ваше письмо не застало дома, клянусь вамъ.
— Ха! Вы мнѣ морочите голову! Точно я не знаю, гдѣ вы бываете… Но будьте увѣрены…
— Кавалье, анъ аванъ! Ронъ де кавалье. А гошъ! Налѣво, налѣво! Да налѣво же, господа! Эхъ, ничего не понимаютъ! Плю де ля ви, месьё,—кричалъ Бобетинскій, увлекая танцоровъ въ быстрый круговоротъ и отчаянно топая ногами.
— Я знаю всѣ интриги этой женщины, этой лиллипутки,—продолжала Раиса, когда Ромашовъ вернулся на мѣсто.—Только напрасно она такъ много о себѣ воображаетъ! Что она дочь проворовавшагося нотаріуса…
— Я попросилъ бы при мнѣ такъ не отзываться о моихъ знакомыхъ,—сурово остановилъ Ромашовъ.
Тогда произошла грубая сцена. Петерсонъ разразилась безобразною бранью по адресу Шурочки. Она уже
