Начался обычный, любимый молодыми офицерами разговоръ о случаяхъ неожиданныхъ кровавыхъ расправъ на мѣстѣ и о томъ, какъ эти случаи проходили почти всегда безнаказанно. Въ одномъ маленькомъ городишкѣ безусый пьяный корнетъ врубился съ шашкой въ толпу евреевъ, у которыхъ онъ предварительно «разнесъ пасхальную кучку». Въ Кіевѣ пѣхотный подпоручикъ зарубилъ въ танцовальной залѣ студента на-смерть за то, что тотъ толкнулъ его локтемъ у буфета. Въ какомъ-то большомъ городѣ—не то въ Москвѣ, не то въ Петербургѣ—офицеръ застрѣлилъ, «какъ собаку», штатскаго, который въ ресторанѣ сдѣлалъ ему замѣчаніе, что порядочные люди къ незнакомымъ дамамъ не пристаютъ.
Ромашовъ, который до сихъ поръ молчалъ, вдругъ, краснѣя отъ замѣшательства, безъ надобности поправляя очки и откашливаясь, вмѣшался въ разговоръ:
— А вотъ, господа, что̀ я скажу съ своей стороны. Буфетчика я, положимъ, не считаю… да… Но если штатскій… какъ бы это сказать?.. Да… Ну, если онъ порядочный человѣкъ, дворянинъ и такъ далѣе… зачѣмъ же я буду на него, безоружнаго, нападать съ шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворенія? Все-таки же мы люди культурные, такъ сказать…
— Э, чепуху вы говорите, Ромашовъ,—перебилъ его Вѣткинъ.—Вы потребуете удовлетворенія, а онъ скажетъ: «Нѣтъ… э-э-э… я, знаете ли, вээбще… э-э… не признаю дуэли. Я противникъ кровопролитія… И кромѣ того, э-э… у насъ есть мировой судья…» Вотъ, и ходите тогда всю жизнь съ битой мордой.
Бекъ-Агамаловъ широко улыбнулся своей сіяющей улыбкой.
— Что̀? Ага! Соглашаешься со мной? Я тебѣ, Вѣткинъ, говорю: учись рубкѣ. У насъ на Кавказѣ всѣ съ
