кто-то, кого Ромашовъ сразу не разглядѣлъ. Софья Павловна Тальманъ, улыбающаяся, напудренная и подкрашенная, похожая на большую нарядную куклу, сидѣла на диванѣ съ двумя сестрами подпоручика Михина. Обѣ барышни были въ одинаковыхъ простенькихъ, своей работы, но милыхъ платьяхъ, бѣлыхъ съ зелеными лентами; обѣ розовыя, черноволосыя, темноглазыя и въ веснушкахъ; у обѣихъ были ослѣпительно-бѣлые, но неправильно расположенные зубы, что̀ однако придавало ихъ свѣжимъ ртамъ особую, своеобразную прелесть; обѣ хорошенькія и веселыя, чрезвычайно похожія одна на другую и вмѣстѣ съ тѣмъ на своего очень некрасиваго брата. Изъ полковыхъ дамъ была еще приглашена жена поручика Андрусевича, маленькая, бѣлолицая толстушка, глупая и смѣшливая, любительница всякихъ двусмысленностей и сальныхъ анекдотовъ, а также хорошенькія, болтливыя и картавыя барышни Лыкачевы.
Какъ и всегда въ офицерскомъ обществѣ, дамы держались врозь отъ мужчинъ, отдѣльной кучкой. Около нихъ сидѣлъ, небрежно и фатовски развалясь въ креслѣ, одинъ штабсъ-капитанъ Дицъ. Этотъ офицеръ, похожій своей затянутой фигурой и типомъ своего поношеннаго и самоувѣреннаго лица на прусскихъ офицеровъ, какъ ихъ рисуютъ въ нѣмецкихъ карикатурахъ, былъ переведенъ въ пѣхотный полкъ изъ гвардіи за какую-то темную, скандальную исторію. Онъ отличался непоколебимымъ апломбомъ въ обращеніи съ мужчинами и наглой предпріимчивостью—съ дамами, и велъ большую, всегда счастливую карточную игру, но не въ офицерскомъ собраніи, а въ гражданскомъ клубѣ, въ домахъ городскихъ чиновниковъ и у окрестныхъ польскихъ помѣщиковъ. Его въ полку не любили, но побаивались, и всѣ какъ-то смутно ожидали отъ него въ будущемъ какой-нибудь грязной и громкой выходки. Говорили, что онъ находится въ
