Вальсы танцуете? Поль-де-Коковъ читаете?.. Что̀ же это—солдатъ, по-вашему?—ткнулъ онъ пальцемъ въ губы Шарафутдинову.—Это—срамъ, позоръ, омерзѣніе, а не солдатъ. Фамилію своего полкового командира не знаетъ… У-д-ди-вляюсь вамъ, подпоручикъ!..
Ромашовъ глядѣлъ въ сѣдое, красное, раздраженное лицо и чувствовалъ, какъ у него отъ обиды и отъ волненія колотится сердце и темнѣетъ передъ глазами… И вдругъ, почти неожиданно для самого себя, онъ сказалъ глухо:
— Это—татаринъ, г. полковникъ. Онъ ничего не понимаетъ по-русски, и кромѣ того…
У Шульговича мгновенно поблѣднѣло лицо, запрыгали дряблыя щеки, и глаза сдѣлались совсѣмъ пустыми и страшными.
— Что̀?!—заревѣлъ онъ такимъ неестественно-оглушительнымъ голосомъ, что еврейскіе мальчишки, сидѣвшіе около шоссе на заборѣ, посыпались, какъ воробьи, въ разныя стороны.—Что̀? Разговаривать? Ма-ал-чать! Молокососъ, прапорщикъ позволяетъ себѣ… Поручикъ Федоровскій, объявите въ сегодняшнемъ приказѣ о томъ, что я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо сутокъ за непониманіе воинской дисциплины. А капитану Сливѣ объявляю строгій выговоръ за то, что не умѣетъ внушить своимъ младшимъ офицерамъ настоящихъ понятій о служебномъ долгѣ.
Адъютантъ съ почтительнымъ и безстрастнымъ видомъ отдалъ честь. Слива, сгорбившись, стоялъ съ деревяннымъ, ничего не выражающимъ лицомъ и все время держалъ трясущуюся руку у козырька фуражки.
— Стыдно вамъ-съ, капитанъ Слива-съ,—ворчалъ Шульговичъ, постепенно успокаиваясь.—Одинъ изъ лучшихъ офицеровъ въ полку, старый служака—и такъ распускаете молодежь. Подтягивайте ихъ, жучьте ихъ
