головой. Онъ гордился своимъ знаніемъ солдата.—Что̀, капитанъ, онъ у васъ хорошій солдатъ?
— Очень хорошій. У меня всѣ они хороши,—отвѣтилъ Стельковскій своимъ обычнымъ, самоувѣреннымъ тономъ.
Брови генерала сердито дрогнули, но губы улыбнулись, и отъ этого все его лицо стало добрымъ и старчески-милымъ.
— Ну, это вы, капитанъ, кажется, того… Есть же штрафованные?
— Ни одного, ваше превосходительство. Пятый годъ ни одного.
Генералъ грузно нагнулся на сѣдлѣ и протянулъ Стельковскому свою пухлую руку въ бѣлой незастегнутой перчаткѣ.
— Спасибо вамъ великое, родной мой,—сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ, и его глаза вдругъ заблестѣли слезами. Онъ, какъ и многіе чудаковатые боевые генералы, любилъ иногда поплакать.—Спасибо, утѣшили старика. Спасибо, богатыри!—энергично крикнулъ онъ ротѣ.
Благодаря хорошему впечатлѣнію, оставленному Стельковскимъ, смотръ и шестой роты прошелъ сравнительно благополучно. Генералъ не хвалилъ, но и не бранился. Однако и шестая рота осрамилась, когда солдаты стали колоть соломенныя чучела, вшитыя въ деревянныя рамы.
— Не такъ, не такъ, не такъ, не такъ!—горячился корпусный командиръ, дергаясь на сѣдлѣ.—Совсѣмъ не такъ! Братцы, слушай меня. Коли отъ сердца, въ самую середку, штыкъ до трубки. Разсердись! Ты не хлѣбы въ печку сажаешь, а врага колешь…
Прочія роты проваливались одна за другой. Корпусный командиръ даже пересталъ волноваться и дѣлать свои характерныя, хлесткія замѣчанія и сидѣлъ на лошади молчаливый, сгорбленный, со скучающимъ лицомъ.
