у него въ головѣ пышная фраза, въ то время, когда онъ самъ тянетъ лихо, нараспѣвъ:
— Втор-ая полуро-ота-а…
«Разъ, два!»—считаетъ Ромашовъ мысленно и держитъ тактъ одними носками сапогъ. «Нужно подъ лѣвую ногу. Лѣвой, правой». И съ счастливымъ лицомъ, забросивъ назадъ голову, онъ выкрикиваетъ высокимъ, звенящимъ на все поле теноромъ:
— Пряма!
И, уже повернувшись, точно на пружинѣ, на одной ногѣ, онъ, не оборачиваясь назадъ, добавляетъ пѣвуче и двумя тонами ниже:
— Ра-авне-ніе направа-а!
Красота момента опьяняетъ его. На секунду ему кажется, что это музыка обдаетъ его волнами такого жгучаго, ослѣпительнаго свѣта, и что мѣдные, ликующіе крики падаютъ сверху, съ неба, изъ солнца. Какъ и давеча, при встрѣчѣ,—сладкій, дрожащій холодъ бѣжитъ по его тѣлу, и дѣлаетъ кожу жесткой, и приподымаетъ и шевелитъ волосы на головѣ.
Дружно, въ тактъ музыкѣ, закричала пятая рота, отвѣчая на похвалу генерала. Освобожденные отъ живой преграды изъ человѣческихъ тѣлъ, точно радуясь свободѣ, громче и веселѣе побѣжали навстрѣчу Ромашову яркіе звуки марша. Теперь подпоручикъ совсѣмъ отчетливо видитъ впереди и справа отъ себя грузную фигуру генерала на сѣрой лошади, неподвижную свиту сзади него, а еще дальше разноцвѣтную группу дамскихъ платьевъ, которыя въ ослѣпительномъ полуденномъ свѣтѣ кажутся какими-то сказочными, горящими цвѣтами. А слѣва блестятъ золотыя поющія трубы оркестра, и Ромашовъ чувствуетъ, что между генераломъ и музыкой протянулась невидимая волшебная нить, которую и радостно и жутко перейти.
