Солдаты разошлись повзводно на квартиры. Плацъ опустѣлъ. Ромашовъ нѣкоторое время стоялъ въ нерѣшимости на шоссе. Уже не въ первый разъ за полтора года своей офицерской службы испытывалъ онъ это мучительное сознаніе своего одиночества и затерянности среди чужихъ, недоброжелательныхъ или равнодушныхъ людей,—это тоскливое чувство незнанія, куда дѣвать сегодняшній вечеръ. Мысли о своей квартирѣ, объ офицерскомъ собраніи были ему противны. Въ собраній теперь пустота; навѣрно, два подпрапорщика играютъ на скверномъ, маленькомъ бильярдѣ, пьютъ пиво, курятъ и надъ каждымъ шаромъ ожесточенно божатся и сквернословятъ; въ комнатахъ стоитъ застарѣлый запахъ плохого кухмистерскаго обѣда—скучно!..
«Пойду на вокзалъ,—сказалъ самъ себѣ Ромашовъ.—Все равно».
Въ бѣдномъ еврейскомъ мѣстечкѣ не было ни одного ресторана. Клубы, какъ военный, такъ и гражданскій, находились въ самомъ жалкомъ, запущенномъ видѣ, и поэтому вокзалъ служилъ единственнымъ мѣстомъ, куда обыватели ѣздили частенько покутить и встряхнуться и даже поиграть въ карты. Ѣздили туда и дамы къ приходу пассажирскихъ поѣздовъ, что̀ служило маленькимъ разнообразіемъ въ глубокой скукѣ провинціальной жизни.
Ромашовъ любилъ ходить на вокзалъ по вечерамъ, къ курьерскому поѣзду, который останавливался здѣсь въ послѣдній разъ передъ прусской границей. Со страннымъ очарованіемъ, взволнованно слѣдилъ онъ, какъ къ станціи, стремительно выскочивъ изъ-за поворота, подлеталъ на всѣхъ парахъ этотъ поѣздъ, состоявшій всего изъ пяти новенькихъ, блестящихъ вагоновъ, какъ быстро
