опредѣлилась ея круглая и мощная ляжка. У него задрожали руки и стало холодно во рту. Онъ спросилъ робко:
— Какъ васъ зовутъ?
— Меня? Мальвиной.—Она равнодушно отвернулась отъ офицера и заболтала ногами.—Угостите папиросочкой.
Откуда-то появились два музыканта-еврея: одинъ—со скрипкой, другой—съ бубномъ. Подъ докучный фальшивый мотивъ польки, сопровождаемый глухими дребезжащими ударами, Олизаръ и Арчаковскій стали плясать канканъ. Они скакали другъ передъ другомъ то на одной, то на другой ногѣ, прищелкивая пальцами вытянутыхъ рукъ, пятились назадъ, раскорячивъ согнутыя колѣни и заложивъ большіе пальцы подъ мышки, и съ грубо-циничными жестами вихляли бедрами, безобразно наклоняя туловище то впередъ, то назадъ. Вдругъ Бекъ-Агамаловъ вскочилъ со стула и закричалъ рѣзкимъ, высокимъ, изступленнымъ голосомъ:
— Къ чорту шпаковъ! Сейчасъ же вонъ! Фить!
Въ дверяхъ стоило двое штатскихъ—ихъ знали всѣ офицеры въ полку, такъ какъ они бывали на вечерахъ въ собраніи: одинъ—чиновникъ казначейства, а другой—братъ судебнаго пристава, мелкій помѣщикъ,—оба очень приличные молодые люди.
У чиновника была на лицѣ блѣдная насильственная улыбка, и онъ говорилъ искательнымъ тономъ, но стараясь держать себя развязно:
— Позвольте, господа… раздѣлить компанію. Вы же меня знаете, господа… Я же Дубецкій, господа… Мы, господа, вамъ не помѣшаемъ.
— Въ тѣснотѣ, да не въ обидѣ,—сказалъ братъ судебнаго пристава и захохоталъ напряженно.
— Во-онъ!—закричалъ Бекъ-Агамаловъ.—Маршъ!
— Господа, выставляйте шпаковъ!—захохоталъ Арчаковскій.
