высокая двухспальная кровать съ цѣлой пирамидой подушекъ—отъ громадной, во всю ширину кровати, до крошечной думки. Пахло мятою, любисткомъ и чебрецомъ. Въ Малороссіи пучки этихъ травъ всегда втыкаются «для духу» за образа.
Авиловъ стянулъ съ себя объ спинку кровати сапоги и легъ, закинувъ руки за голову. Теперь ему стало еще скучнѣе, чѣмъ на походѣ. «Ну, вотъ и пришли, ну и что же изъ этого?—думалъ онъ, глядя въ одну точку на потолкѣ.—Читать нечего, говорить не съ кѣмъ, занятія нѣтъ никакого. Пришелъ, растянулся, какъ усталое животное, выспался, а опять завтра иди, а тамъ опять спать, и опять итти, и опять, и опять… Развѣ заболѣть да отправиться въ госпиталь?»
Темнѣло. Гдѣ-то близко за стѣной торопливо тикалъ маятникъ часовъ. Со двора слышалось, какъ всей грудью и подолгу не переводя духу, раздувалъ Никифоръ уголья въ самоварѣ. Вдругъ Авилову пришла въ голову мысль искупаться.
— Никифоръ!—крикнулъ онъ громко.
Никифоръ поспѣшно вошелъ, хлопая дверьми и стуча надѣтыми уже сапогами, и остановился у порога.
— Здѣсь рѣка есть?—спросилъ Авиловъ.
— Такъ точно!
— А что̀, если бы выкупаться? Какъ ты думаешь?
— Такъ точно, можно, вашбродь,—немедленно согласился денщикъ.
— Да ты навѣрное говори. Можетъ-быть, грязно?
— Такъ точно, страсть—грязно, вашбродь. Такъ что—прямо болото. Даве кавалерія лошадей поила, такъ лошади пить не хотятъ.
— Ну и дуракъ! А ты вотъ что скажи мнѣ…
Авиловъ запнулся. Онъ и самъ не зналъ, что̀ спросить. Ему просто не хотѣлось оставаться одному.
