— Я вымыла ноги мои, — шепчетъ Суламиѳь: — какъ же мнѣ ступать ими на полъ?
Темная голова исчезаетъ изъ оконнаго переплета, звучные шаги обходятъ домъ, затихаютъ у двери. Милый осторожно просовываетъ руку сквозь дверную скважину. Слышно, какъ онъ ищетъ пальцами внутреннюю задвижку.
Тогда Суламиѳь встаетъ, крѣпко прижимаетъ ладони къ грудямъ и шепчетъ въ страхѣ:
— Сестра моя спитъ, я боюсь разбудить ее.
Она нерѣшительно обуваетъ сандаліи, надѣваетъ на голое тѣло легкій хитонъ, накидываетъ сверхъ него покрывало и открываетъ дверь, оставляя на ея замкѣ слѣды мирры. Но никого уже нѣтъ на дорогѣ, которая одиноко бѣлѣетъ среди темныхъ кустовъ въ сѣрой утренней мглѣ. Милый не дождался — ушелъ, даже шаговъ его но слышно. Луна уменьшилась и поблѣднѣла и стоитъ высоко. На востокѣ надъ волнами горъ холодно розовѣетъ небо передъ зарею. Вдали бѣлѣютъ стѣны и дома іерусалимскіе.
— Возлюбленный мой! Царь жизни моей! — кричитъ Суламиѳь во влажную темноту. — Вотъ я здѣсь. Я жду тебя… Вернись!
Но никто не отзывается.
«Побѣгу же я по дорогѣ, догоню, догоню моего милаго, — говорить про себя Суламиѳь. — Пойду по городу, по улицамъ, по площадямъ, буду искать того, кого любить душа моя. О, если бы ты былъ моимъ братомъ, сосавшимъ грудь матери моей! Я встрѣтила бы тебя на улицѣ и цѣловала бы тебя, и никто не осудилъ бы меня. Я взяла бы тебя за руку и привела бы въ домъ матери моей. Ты училъ бы меня, а я поила бы тебя сокомъ гранатовыхъ яблоковъ. Заклинаю васъ, дочери іерусалимскія: если встрѣтите возлюбленнаго моего, скажите ему, что я уязвлена любовью».
— Я вымыла ноги мои, — шепчет Суламифь: — как же мне ступать ими на пол?
Темная голова исчезает из оконного переплета, звучные шаги обходят дом, затихают у двери. Милый осторожно просовывает руку сквозь дверную скважину. Слышно, как он ищет пальцами внутреннюю задвижку.
Тогда Суламифь встает, крепко прижимает ладони к грудям и шепчет в страхе:
— Сестра моя спит, я боюсь разбудить ее.
Она нерешительно обувает сандалии, надевает на голое тело легкий хитон, накидывает сверх него покрывало и открывает дверь, оставляя на её замке следы мирры. Но никого уже нет на дороге, которая одиноко белеет среди темных кустов в серой утренней мгле. Милый не дождался — ушел, даже шагов его но слышно. Луна уменьшилась и побледнела и стоит высоко. На востоке над волнами гор холодно розовеет небо перед зарею. Вдали белеют стены и дома иерусалимские.
— Возлюбленный мой! Царь жизни моей! — кричит Суламифь во влажную темноту. — Вот я здесь. Я жду тебя… Вернись!
Но никто не отзывается.
«Побегу же я по дороге, догоню, догоню моего милого, — говорить про себя Суламифь. — Пойду по городу, по улицам, по площадям, буду искать того, кого любить душа моя. О, если бы ты был моим братом, сосавшим грудь матери моей! Я встретила бы тебя на улице и целовала бы тебя, и никто не осудил бы меня. Я взяла бы тебя за руку и привела бы в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы тебя соком гранатовых яблоков. Заклинаю вас, дочери иерусалимские: если встретите возлюбленного моего, скажите ему, что я уязвлена любовью».
