житъ, не шевелится и ни слова въ отвѣтъ. Розановъ посидѣлъ, поглядѣлъ, да и вышелъ тихонько изъ кабинета.
Однако черезъ недѣлю переломилъ себя князь Андрей, хотя ему это многаго стоило, потому что онъ даже сѣдиной пошелъ. Пріѣхалъ онъ къ Розанову и объявилъ ему:
— Я вижу, насильно милъ не будешь, а только я изъ-за бабы не хочу единственнаго друга терять.
Розановъ его обнялъ и заплакалъ. А Марья Гавриловна ему руку протянула (она тутъ же была) и говоритъ:
— Я васъ очень уважаю, Андрей Львовичъ, и тоже хочу быть вашимъ другомъ.
Тогда князь совсѣмъ повеселѣлъ, и лицо у него сдѣлалось ясное.
— А вѣдь признайтесь, говоритъ, не назови меня Розановъ тогда въ Ярѣ дуракомъ, вы бы его не полюбили?
Она только улыбается.
— Очень даже вѣроятно, говоритъ.
А черезъ недѣлю вотъ что̀ случилось. Пріѣхалъ къ нимъ князь Андрей скучный, разсѣянный. Говорилъ о томъ, о другомъ, а у самого какъ будто мысль какая-то въ головѣ гвоздемъ сидитъ. Художникъ, зная натуру князя, спрашиваетъ, что съ нимъ?
— Да такъ, пустяки,—говоритъ князь.
— Ну, а все-таки?
— Да, говорю, пустяки. Предпріятіе это, банкъ дурацкій, гдѣ мои деньги лежали…
— Ну?
— Лопнулъ. И теперь у меня всего имущества только то, что̀ на мнѣ есть.
— Это дѣйствительно пустяки,—сказалъ Розановъ
