У дѣдушки Лодыжкина былъ давнымъ-давно примѣченъ одинъ уголокъ между Мисхоромъ и Алупкой, книзу отъ нижней дороги, гдѣ отлично можно было позавтракать. Туда онъ и повелъ своихъ спутниковъ. Неподалеку отъ моста, перекинутаго черезъ бурливый и грязный горный потокъ, выбѣгала изъ-подъ земли, въ тѣни кривыхъ дубовъ и густого орѣшника, говорливая, холодная струйка воды. Она продѣлала въ почвѣ круглый неглубокій водоемъ, изъ котораго сбѣгала въ ручей тонкой змѣйкой, блестѣвшей въ травѣ, какъ живое серебро. Около этого родника по утрамъ и по вечерамъ всегда можно было застать набожныхъ турокъ, пившихъ воду и творившихъ свои священныя омовенія.
— Грѣхи наши тяжкіе, а запасы скудные,—сказалъ дѣдушка, садясь въ прохладѣ подъ орѣшникомъ.—Ну-ка, Сережа, Господи, благослови!
Онъ вынулъ изъ холщеваго мѣшка хлѣбъ, десятокъ красныхъ помидоровъ, кусокъ бессарабскаго сыра «брынзы» и бутылку съ прованскимъ масломъ. Соль была у него завязана въ узелокъ тряпочки сомнительной чистоты. Передъ ѣдой старикъ долго крестился и что-то шепталъ. Потомъ онъ разломилъ краюху хлѣба на три неровныя части: одну, самую большую, онъ протянулъ Сергѣю (малый растетъ—ему надо ѣсть), другую, поменьше, оставилъ для пуделя, самую маленькую взялъ себѣ.
— Во имя Отца и Сына. Очи всѣхъ на Тя, Господи, уповаютъ,—шепталъ онъ, суетливо распредѣляя порціи и поливая ихъ изъ бутылки масломъ.—Вкушай, Сережа!
Не торопясь, медленно, въ молчаніи, какъ ѣдятъ настоящіе труженики, принялись трое за свой скромный обѣдъ. Слышно было только, какъ жевали три пары че-
