Между тѣмъ, Тыбурцій быстро отперъ входную дверь и, остановившись на порогѣ, въ одну секунду оглядѣлъ насъ обоихъ своими острыми рысьими глазами. Я до сихъ поръ помню малѣйшую черту этой сцены. На мгновеніе въ зеленоватыхъ глазахъ, въ широкомъ некрасивомъ лицѣ уличнаго оратора мелькнула холодная и злорадная насмѣшка, но это было только на мгновеніе. Затѣмъ онъ покачалъ головой, и въ его голосѣ зазвучала скорѣе грусть, чѣмъ обычная иронія.
— Эге-ге!.. Я вижу моего молодого друга въ очень затруднительномъ положеніи…
Отецъ встрѣтилъ его мрачнымъ и удивленнымъ взглядомъ, но Тыбурцій выдержалъ этотъ взглядъ спокойно. Теперь онъ былъ серьезенъ, не кривлялся, и глаза его глядѣли какъ-то особенно грустно.
— Панъ судья!—заговорилъ онъ мягко:—вы человѣкъ справедливый… отпустите ребенка. Малый былъ въ „дурномъ обществѣ“, но, видитъ Богъ, онъ не сдѣлалъ дурного дѣла, и если его сердце лежитъ къ моимъ оборваннымъ бѣднягамъ, то, клянусь Богородицей, лучше велите меня повѣсить, но я не допущу, чтобы мальчикъ пострадалъ изъ-за этого. Вотъ твоя кукла, малый!..
Онъ развязалъ узелокъ и вынулъ оттуда куклу.
Рука отца, державшая мое плечо, разжалась. Въ лицѣ виднѣлось изумленіе.
— Что это значитъ?—спросилъ онъ, наконецъ.
— Отпустите мальчика,—повторилъ Тыбурцій, и его широкая ладонь любовно погладила мою опущенную голову.—Вы ничего не добьетесь отъ него угрозами, а между тѣмъ я охотно разскажу вамъ все, что вы желаете знать… Выйдемъ, панъ судья, въ другую комнату.
Отецъ, все время смотрѣвшій на Тыбурція удивленными глазами, повиновался. Оба они вышли, а я остался на мѣстѣ, подавленный ощущеніями, переполнившими мое сердце. Въ эту минуту я ни въ чемъ не отдавалъ себѣ отчета, и если теперь я помню всѣ детали этой сцены, если я помню даже, какъ за окномъ возились воробьи, а съ рѣчки доносился мѣрный плескъ веселъ,—то это просто механическое дѣйствіе памяти. Ничего этого тогда для меня не существовало; былъ только маленькій мальчикъ, въ сердцѣ котораго встряхнули два разнородныя чувства: гнѣвъ и любовь,—такъ сильно, что это сердце замутилось, какъ мутятся отъ толчка въ стаканѣ двѣ отстоявшіяся разнородныя жидкости. Былъ такой мальчикъ, и этотъ мальчикъ былъ я, и мнѣ самому себя было какъ будто жалко. Да еще были два голоса, смутнымъ, хотя и оживленнымъ говоромъ звучавшіе за дверью…
