крикливую пѣсню… А въ лѣсу, казалось, шелъ говоръ тысячи могучихъ, хотя и глухихъ голосовъ, о чемъ-то грозно перекликавшихся во мракѣ. Казалось, какая-то грозная сила ведетъ тамъ, въ темнотѣ, шумное совѣщаніе, собираясь со всѣхъ сторонъ ударить на жалкую, затерянную въ лѣсу хибарку. По временамъ смутный рокотъ усиливался, росъ, приливалъ, и тогда дверь вздрагивала, точно кто-то, сердито шипя, напираетъ на нее снаружи, а въ трубѣ ночная вьюга съ жалобною угрозой выводила за сердце хватающую ноту. Потомъ на время порывы бури смолкали, роковая тишина томила робѣющее сердце, пока опять подымался гулъ, какъ будто старыя сосны сговаривались сняться вдругъ съ своихъ мѣстъ и улетѣть въ невѣдомое пространство вмѣстѣ съ размахами ночного урагана.
Я забылся на нѣсколько минутъ смутною дремотой, но, кажется, не надолго. Буря выла въ лѣсу на разные голоса и тоны. Каганѐцъ вспыхивалъ по временамъ, освѣщая избушку. Старикъ сидѣлъ на своей лавкѣ и шарилъ вокругъ себя рукой, какъ будто надѣясь найти кого-то по близости. Выраженіе испуга и почти дѣтской безпомощности виднѣлось на лицѣ бѣднаго дѣда.
— Оксано, голу̀бонько,—разслышалъ я его жалобный ропотъ,—а кто-жъ это тамъ въ лѣсу стонетъ?
Онъ тревожно пошарилъ рукой и прислушался.
— Эге!—говорилъ онъ опять,—никто не стонетъ. То буря въ лѣсу шумитъ… Больше ничего, лѣсъ шумитъ, шумитъ…
Прошло еще несколько минутъ. Въ маленькія окна то и дѣло заглядывали синеватые огни молніи, высокія деревья вспыхивали за окномъ призрачными очертаніями и опять исчезали во тьмѣ среди сердитаго ворчанія бури. Но вотъ рѣзкій свѣтъ на мгновеніе затмилъ блѣдныя вспышки каганца̀, и по лѣсу раскатился отрывистый недалекій ударъ.
Старикъ опять тревожно заметался на лавкѣ.
— Оксано, голубонько, а кто-жъ это въ лѣсу стрѣляетъ?
— Спи, старикъ, спи,—послышался съ печки спокойный голосъ Мотри.—Вотъ всегда такъ: въ бурю по ночамъ все Оксану зоветъ. И забылъ, что Оксана ужъ давно на томъ свѣтѣ. Охъ-хо!
Мотря зѣвнула, прошептала молитву, и вскорѣ опять въ избушкѣ настала тишина, прерываемая лишь шумомъ лѣса, да тревожнымъ бормотаніемъ дѣда:
— Лѣсъ шумитъ, лѣсъ шумитъ… Оксано, голубонько…
Вскорѣ ударилъ тяжелый ливень, покрывая шумомъ дождевыхъ потоковъ и порыванія вѣтра, и стоны сосноваго бора…
1885 г.
