были почти по-дѣтски испуганы и заплаканы… Одинъ былъ городской, другой слобожанинъ.
— Эк-ка бѣда, грѣхъ какой вышелъ, — говорили послѣ этого въ слободкѣ. — И парни, гляди-ко-ся, оба хорошіе… — Особливо нашъ, Ванятка Прокофьевъ…
— Нѣтъ, и того тоже хаять нельзя. И родители у него хорошіе…
— Ужъ именно, что „грѣхъ попуталъ“.
Мнѣ казалось, что подъ „грѣхомъ“ слободка понимала не то важное и глубокое, что разумѣютъ подъ этимъ словомъ въ „прочихъ мѣстахъ“, а просто стеченіе несчастныхъ обстоятельствъ. Впрочемъ поговорка „грѣхъ да бѣда на кого не живетъ“ — имѣетъ общерусское распространеніе…
Мнѣ вспомнились испуганный и заплаканныя лица „убійцъ“, и я подумалъ:
— И убійцы здѣсь тоже какіе-то „ненастоящіе“…
Вскорѣ послѣ описаннаго случая мнѣ пришлось оставить этотъ городъ такъ-же неожиданно, какъ я попалъ въ него. Впереди у меня были новыя, еще болѣе неизвѣданныя мѣста, — глухой лѣсной уголъ, даже не село, не деревня, а какіе-то бозформенные зачатки человѣческихъ поселеній среди болотъ и лѣсовъ. Тѣмъ не менѣе, я оставлялъ городъ безъ сожалѣнія, даже съ какой-то особенной жуткой радостью.
„Ненастоящій, ненастоящій“… Мнѣ пришло въ голову это слово. Какъ, въ самомъ дѣлѣ, онъ возникъ и почему существуетъ? Неужели для этого достаточно было выстроить „замокъ“ со стѣной и рѣшетками, поселить въ центрѣ исправника съ десяткомъ полицейскихъ и развести нѣсколько десятковъ людей въ сюртукахъ темно-зеленаго сукна, умѣющихъ составлять и переписывать бумаги… Люди въ темно-зеленыхъ сюртукахъ кормятся отъ щедротъ государственнаго казначейства, „торговые“ кормятся около нихъ, „чеботные“ около „торговыхъ“. И ничего болѣе? Ничего, что должно быть въ настоящемъ городѣ: ни фабрикъ, ни заводовъ, ни всего, что росло бы само собою, устанавливая живой обмѣнъ съ деревней. Ростъ останавливается… Начинается жалкое прозябаніе… Городъ амфибія, съ недоразвившимися задатками, съ тоской ожидающими завершенія. И мнѣ казалось, что надъ нимъ носится тоскливый стихъ украинскаго поэта:
Если счастья жалко, Боже,
Дай хоть долю злую!
- 1881 г.
