Позднею осенью, по дорогѣ, занесенной снѣгами, къ великому удивленно всѣхъ въ усадьбѣ, паничъ неожиданно вернулся съ двумя слѣпцами въ нищенской одеждѣ. Кругомъ говорили, что онъ ходилъ въ Почаевъ по обѣту, чтобы вымолить у Почаевской Богоматери исцѣленіе.
Впрочемъ, глаза его оставались попрежнему чистыми и по прежнему незрячими. Но душа, несомнѣнно, исцѣлилась. Какъ будто страшный кошмаръ навсегда исчезъ изъ усадьбы… Когда Максимъ, продолжавшій писать изъ Кіева, наконецъ, вернулся тоже, Анна Михайловна встрѣтила его фразой: „Я никогда, никогда не прощу тебѣ этого“. Но лицо ея противорѣчило суровымъ словамъ…
Долгими вечерами Петръ разсказывалъ о своихъ странствіяхъ, и въ сумерки фортепіано звучало новыми мелодіями, какихъ никто не слышалъ у него раньше… Поѣздка въ Кіевъ была отложена на годъ, вся семья жила надеждами и планами Петра…
Въ ту же осень Эвелина объявила старикамъ Яскульскимъ свое неизмѣнное рѣшеніе выйти за слѣпого „изъ усадьбы“. Старушка мать заплакала, а отецъ, помолившись передъ иконами, объявилъ, что, по его мнѣнію, именно такова воля Божія относительно даннаго случая.
Сыграли свадьбу. Для Петра началось молодое тихое счастье, но сквозь это счастье все же пробивалась какая-то тревога: въ самыя свѣтлыя минуты онъ улыбался такъ, что сквозь эту улыбку виднѣлось грустное сомнѣніе, какъ будто онъ не считалъ этого счастья законнымъ и прочнымъ. Когда же ему сообщили, что, быть можетъ, онъ станетъ отцомъ, онъ встрѣтилъ это сообщеніе съ выраженіемъ испуга.
Тѣмъ не менѣе, настоящая его жизнь, проходившая въ серьезной работѣ надъ собой, въ тревожныхъ думахъ о женѣ и будущемъ ребенкѣ, не позволяла ему сосредоточиваться на прежнихъ безплодныхъ потугахъ. По временамъ также, среди этихъ заботъ, въ его душѣ поднимались воспоминанія о жалобномъ воплѣ слѣпыхъ. Тогда онъ отправлялся въ село, гдѣ на краю стояла теперь новая изба Ѳедора Кандыбы и его рябого племянника. Ѳедоръ бралъ свою кобзу, или они долго разговаривали, и мысли Петра принимали спокойное направленіе, а его планы опять крѣпли.
