— Немудрено, что онъ производитъ такое потрясающее впечатлѣніе,—говорилъ въ толпѣ какой-то зоилъ своему сосѣду.—У него замѣчательно драматическая наружность.
Дѣйствительно, и это блѣдное лицо съ выраженіемъ вдумчиваго вниманія, и неподвижные глаза, и вся его фигура предрасполагали къ чему-то особенному, непривычному.
Южно-русская публика вообще любитъ и цѣнитъ свои родныя мелодіи, но здѣсь даже разношерстная „контрактовая“ толпа была сразу захвачена глубокой искренностью выраженія. Живое чувство родной природы, чуткая оригинальная связь съ непосредственными источниками народной мелодіи сказывались въ импровизаціи, которая лилась изъ-подъ рукъ слѣпого музыканта. Богатая красками, гибкая и пѣвучая, она бѣжала звонкою струею, то поднимаясь торжественнымъ гимномъ, то разливаясь задушевнымъ грустнымъ напѣвомъ. Казалось по временамъ: то буря гулко гремитъ въ небесахъ, раскатываясь въ безконечномъ просторѣ, то лишь степной вѣтеръ звенитъ въ травѣ, на курганѣ, навѣвая смутныя грезы о минувшемъ.
Когда онъ смолкъ, громъ рукоплесканій охваченной восторгомъ толпы наполнилъ громадную залу. Слѣпой сидѣлъ съ опущенною головой, удивленно прислушиваясь къ этому грохоту. Но вотъ онъ опять поднялъ руки и ударилъ по клавишамъ. Многолюдная зала мгновенно притихла.
Въ эту минуту вошелъ Максимъ. Онъ внимательно оглядѣлъ эту толпу, охваченную однимъ чувствомъ, направившую на слѣпого жадные, горящіе взгляды.
Старикъ слушалъ и ждалъ. Онъ больше, чѣмъ кто-нибудь другой въ этой толпѣ, понималъ живую драму этихъ звуковъ. Ему казалось, что эта могучая импровизація, такъ свободно льющаяся изъ души музыканта, вдругъ оборвется, какъ прежде, тревожнымъ, болѣзненнымъ вопросомъ, который откроетъ новую рану въ душѣ его слѣпого питомца. Но звуки росли, крѣпли, полнѣли, становились все болѣе и болѣе властными, захватывали сердце объединенной и замиравшей толпы.
И чѣмъ больше прислушивался Максимъ, тѣмъ яснѣе звучалъ для него въ игрѣ слѣпого знакомый мотивъ.
Да, это она, шумная улица. Свѣтлая, гремучая, полная жизни волна катится, дробясь, сверкая и разсыпаясь тысячью звуковъ. Она то поднимается, возрастаетъ, то падаетъ опять къ отдаленному, но неумолчному рокоту, оставаясь все время спокойной, красиво-безстрастной, холодной и безучастной.
И вдругъ сердце Максима упало. Изъ-подъ рукъ музыканта опять, какъ и нѣкогда, вырвался стонъ.
