нешто, къ примѣру, въ другихъ городахъ этой планиды не будетъ? На насъ однихъ Господь посылаетъ?
Господа засмѣялись и пошли дальше. Сторожъ постоялъ, посмотрѣлъ намъ вслѣдъ долго, внимательно, раздумчиво и вдругъ застучалъ трещоткой. Ему отозвались другіе, потомъ залаяли собаки. „Начальство дозволяетъ, не пустить этихъ полунощниковъ нельзя, а всетаки… поберегайся!“ — вѣроятно, это именно хотѣлъ сказать юрьевчанинъ своею трещоткой, со временъ Алексѣя Михайловича, а можетъ быть еще и ранѣе предупреждавшею чутко спящій городокъ о лихой невзгодѣ, частенько-таки налетавшей по ночамъ съ матушки Волги.
И городокъ просыпается. Я нарочно свернулъ въ переулокъ, чтобы пройти по окраинѣ. Кое-гдѣ въ лачугахъ у подножія горы виднѣлисъ огоньки. Въ одномъ мѣстѣ слабо сіяла лампадка, и ксакая-то фигура то припадала къ полу, то опять подымалась, очевидно, встрѣчая день знаменія Господня молитвой. Въ двухъ-трехъ печахъ виднѣлось уже пламя.
Вотъ скрипнула одна калитка; изъ нея вышелъ древній старикъ съ большою сѣдой бородой, прислушался къ благовѣсту, посмотрѣлъ на меня, когда я проходилъ мимо, суровымъ, внимательнымъ взглядомъ и, повернувшись лицомъ къ востоку, гдѣ еще не всходило солнце, сталъ усердно креститься.
Открылась еще калитка. Маленькая старушка торопливо выбѣжала изъ нея, шарахнулась отъ меня въ сторону и скрылась подъ темною линіей забора.
— А, Семенычъ! Ты, что ли, это? — вскорѣ услышалъ я ел придавленный голосъ. — Правда ли, нынче будто къ ранней обѣднѣ пораньше ударятъ? Сказывали, до этого чтобъ отслужить… Батюшки-свѣты! Глянь-ко, Семенычъ, это кто по горѣ экую рань ходитъ?
Часть пароходной публики, вѣроятно, отъ скуки взобралась на гору. Фигуры рисуются на свѣтлѣющемъ небѣ рѣзко и странно. Одна, вѣроятно, стоящая много ближе другихъ на какомъ-нибудь выступѣ, кажется неестественно-громадною. Все это въ ранній часъ этого утра, передъ затменіемъ, надъ испуганнымъ городомъ производитъ какое-то рѣзкое, волшебное, небывалое впечатлѣніе…
— Носитъ ихъ, супостатовъ! — угркмю ворчитъ старикъ. — Пріѣзжіе, надо быть…
— И то, сказывали вчерась: на четырехъ пароходахъ иностранные народы пріѣдутъ. Къ чему это, родимый, какъ понимать?
— Власть Господия, — угрюмо говоритъ Семенычъ и, не
