въ инвалидѣ двойственное чувство. Съ одной стороны, страстное влеченіе къ музыкѣ указывало на несомнѣнно присущія мальчику музыкальныя способности и, такимъ образомъ, опредѣляло отчасти возможное для него будущее. Съ другой—къ этому сознанію примѣшивалось въ сердцѣ стараго солдата неопредѣленное чувство разочарованія.
„Конечно,—разсуждалъ Максимъ,—музыка тоже великая сила, дающая возможность владѣть сердцемъ толпы. Онъ, слѣпой, будетъ собирать сотни разряженныхъ франтовъ и барынь, будетъ имъ разыгрывать разные тамъ… вальсы и ноктюрны (правду сказать, дальше этихъ „вальсовъ“ и „ноктюрновъ“ не шли музыкальныя познанія Максима), а они будутъ утирать слезы платочками. Эхъ, чертъ возьми, не того бы мнѣ хотѣлось, да что же дѣлать! Малый слѣпъ, такъ пусть же станетъ въ жизни тѣмъ, чѣмъ можетъ. Только все же лучше бы ужъ пѣсня, что ли? Пѣсня говоритъ не одному неопредѣленно разнѣживающемуся слуху. Она даетъ образы, будитъ мысль въ головѣ и мужество въ сердцѣ“.
— Эй, Іохимъ,—сказалъ онъ однимъ вечеромъ, входя вслѣдъ за мальчикомъ къ Іохиму.—Брось ты хоть одинъ разъ свою свистѣлку! Это хорошо мальчишкамъ на улицѣ или подпаску въ полѣ, а ты все же таки взрослый мужикъ, хоть эта глупая Марья и сдѣлала изъ тебя настоящаго теленка. Тьфу, даже стыдно за тебя, право! Дѣвка отвернулась, а ты и раскисъ. Свистишь, точно перепелъ въ клѣткѣ!
Іохимъ, слушая эту длинную рацею раздосадованнаго пана, ухмылялся въ темнотѣ надъ его безпричиннымъ гнѣвомъ. Только упоминаніе о мальчишкахъ и подпаскѣ нѣсколько расшевелило въ немъ чувство легкой обиды.
— Не скажите, пане,—заговорилъ онъ.—Такую дуду не найти вамъ ни у одного пастуха въ Украйнѣ, не то что у подпаска… То все свистѣлки, а эта… вы вотъ послушайте.
Онъ закрылъ пальцами всѣ отверстія и взялъ на дудкѣ два тона въ октаву, любуясь полнымъ звукомъ. Максимъ плюнулъ.
— Тьфу, прости Боже! совсѣмъ поглупѣлъ парубокъ! Что мнѣ твоя дуда? Всѣ онѣ одинаковы—и дудки, и бабы, съ твоей Марьей на придачу. Вотъ лучше спѣлъ бы ты намъ пѣсню, коли умѣешь,—хорошую старую пѣсню.
Максимъ Яценко, самъ малороссъ, былъ человѣкъ простой съ мужиками и дворней. Онъ часто кричалъ и ругался, но какъ-то необидно, и потому къ нему относились люди почтительно, но свободно.
— А что-жъ?—отвѣтилъ Іохимъ на предложеніе пана.—Пѣлъ когда-то и я не хуже людей. Только, можетъ, и наша
