— Я бы умеръ,—сказалъ онъ глухо.
Ея губы задрожали, какъ въ тотъ день ихъ перваго знакомства, и она сказала съ трудомъ, слабымъ, дѣтскимъ голосомъ:
— И я тоже… Безъ тебя, одна… въ далекомъ свѣтѣ…
Онъ сжалъ ея маленькую руку въ своей. Ему казалось страннымъ, что ея тихое отвѣтное пожатіе такъ непохоже на прежнія: слабое движеніе ея маленькихъ пальцевъ отражалось теперь въ глубинѣ его сердца. Вообще, кромѣ прежней Эвелины, друга его дѣтства, теперь онъ чувствовалъ въ ней еще какую-то другую, новую дѣвушку. Самъ онъ показался себѣ могучимъ и сильнымъ, а она представилась плачущей и слабой. Тогда, подъ вліяніемъ глубокой нѣжности, онъ привлекъ ее одною рукой, а другою сталъ гладить ея шелковистые волосы.
И ему казалось, что все горе смолкло въ глубинѣ сердца и что у него нѣтъ никакихъ порывовъ и желаній, а есть только настоящая минута.
Соловей, нѣкоторое время пробовавшій свой голосъ, защелкалъ и разсыпался по молчаливому саду неистовою трелью. Дѣвушка встрепенулась и застѣнчиво отвела руку Петра.
Онъ не противился и, отпустивъ ее, вздохнулъ полною грудью. Онъ слышалъ, какъ она оправляетъ свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и пріятно; онъ чувствовалъ, какъ горячая кровь разноситъ по всему тѣлу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда черезъ минуту она сказала ему обычнымъ тономъ: „Ну, теперь вернемся къ гостямъ“, онъ съ удивленіемъ вслушивался въ этотъ милый голосъ, въ которомъ звучали совершенно новыя ноты.
Гости и хозяева собрались въ маленькой гостиной; недоставало только Петра и Эвелины. Максимъ разговаривалъ со своимъ старымъ товарищемъ, молодые люди сидѣли молча у открытыхъ оконъ; въ небольшомъ обществѣ господствовало то особенное тихое настроеніе, въ глубинѣ котораго ощущается какая-то, не для всѣхъ ясная, но всѣми сознаваемая драма. Отсутствіе Эвелины и Петра было какъ-то особенно замѣтно. Максимъ среди разговора кидалъ короткіе выжидающіе взгляды по направленію къ дверямъ. Анна Михайловна съ грустнымъ и какъ будто виноватымъ лицомъ явно старалась быть внимательною и любезною хозяйкой, и только одинъ панъ Попельскій, значительно округлѣвшій и, какъ всегда, благодушный, дремалъ на своемъ стулѣ въ ожиданіи ужина.
