полненную созвѣздіями, пока не поплыветъ земля подъ ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки въ рукава, быстро побѣжишь по аллеѣ къ дому… Какъ холодно, росисто, и какъ хорошо жить на свѣтѣ!
„Ядреная антоновка — къ веселому году“. Деревенскія дѣла хороши, если антоновка уродилась: значитъ, и хлѣбъ уродился… Вспоминается мнѣ урожайный годъ. На ранней зарѣ, когда еще кричатъ пѣтухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно въ прохладный садъ, наполненный лиловатымъ туманомъ, сквозь который ярко блеститъ кое-гдѣ утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорѣе засѣдлывать лошадь, а самъ побѣжишь умываться на прудъ. Мелкая листва почти вся облетѣла съ прибрежныхъ лозинъ, и сучья сквозятъ на бирюзовомъ небѣ. Вода подъ лозинами стала прозрачная, ледяная и какъ будто тяжелая. Она мгновенно прогоняетъ ночную лѣнь, и, умывшись и позавтракавъ въ людской съ работниками горячими картошками и чернымъ хлѣбомъ съ крупной сырой солью, съ наслажденіемъ чувствуешь подъ собой скользкую кожу сѣдла, проѣзжая по Выселкамъ на охоту. Осень — пора престольныхъ праздниковъ, и народъ въ это время прибранъ, доволенъ, видъ деревни совсѣмъ не тотъ, что въ другую пору. Если же годъ урожайный, и на гумнахъ возвышается цѣлый золотой городъ, а на рѣкѣ звонко и рѣзко гогочутъ по утрамъ гуси, — такъ въ деревнѣ и совсѣмъ не плохо. Къ тому же наши Выселки споконъ вѣку, еще со временъ дѣдушки славились „богатствомъ“. Старики и старухи жили въ Выселкахъ очень подолгу, — первый признакъ богатой деревни, — и были все высокіе, большіе и бѣлые, какъ лунь. Только и слышишь, бывало: „Да, — вотъ Агаѳья восемьдесятъ три годочка отмахала!“ — или разговоры въ такомъ родѣ:
— И когда это ты умрешь, Панкратъ? Небось тебѣ лѣтъ сто будетъ?
— Какъ изволите говорить, батюшка?
— Сколько тебѣ годовъ, спрашиваю!
— А не знаю-съ, батюшка.
— Да Платона Аполлоныча-то помнишь?
— Какъ же-съ, батюшка, — явственно помню.
— Ну, вотъ видишь. Тебѣ, значитъ, никакъ не меньше ста.
Старикъ, который стоитъ передъ бариномъ вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что̀ жъ, молъ, дѣлать, — вино-
полненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому… Как холодно, росисто, и как хорошо жить на свете!
«Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился… Вспоминается мне урожайный год. На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень — пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный, и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, — так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки споконъ веку, еще со времен дедушки славились «богатством». Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, — первый признак богатой деревни, — и были все высокие, большие и белые, как лунь. Только и слышишь, бывало: «Да, — вот Агафья восемьдесят три годочка отмахала!» — или разговоры в таком роде:
— И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет?
— Как изволите говорить, батюшка?
— Сколько тебе годов, спрашиваю!
— А не знаю-с, батюшка.
— Да Платона Аполлоныча-то помнишь?
— Как же-с, батюшка, — явственно помню.
— Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста.
Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что{ ж, мол, делать, — вино-