Мысль ѣхать, какъ хмѣль туманила голову, и я беспечно и шутливо отвѣчалъ на всѣ предсказанія и предостереженія, пока еще событіе было далеко. Я все мечталъ — и давно мечталъ — объ этомъ вояжѣ, можетъ-быть, съ той минуты, когда учитель сказалъ мнѣ, что если ѣхать отъ какой нибудь точки безостановочно, то воротишься къ ней съ другой стороны: мнѣ захотѣлось поѣхать съ праваго берега Волги, на которомъ я родился, и воротиться съ лѣваго; хотѣлось самому туда, гдѣ учитель указываетъ пальцемъ быть экватору, полюсамъ, тропикамъ. Но когда, потомъ, отъ карты и отъ учительской указки, я перешелъ къ подвигамъ и приключеніямъ Куковъ, Ванкуверовъ, я опечалился: что̀ передъ ихъ подвигами гомеровы герои, Аяксы, Ахиллесы и самъ Геркулесъ? Дѣти! Робкій умъ мальчика, родившагося среди материка и невидавшаго никогда моря, цѣпенѣлъ передъ ужасами и бѣдами, которыми наполненъ путь пловцовъ. Но съ лѣтами ужасы изглаживались изъ памяти, и въ воображеніи жили, и пережили молодость, только картины тропическихъ лѣсовъ, синяго моря, золотого, радужнаго неба.
— „Нѣтъ, не въ Парижъ хочу“, помните, твердилъ я вамъ: — „не въ Лондонъ, — даже не въ Италію, какъ звучно вы о ней не пѣли, поэтъ[1], — хочу въ Бразилію, въ Индію, хочу туда, гдѣ солнце изъ камня вызываетъ жизнь и тутъ же рядомъ превращаетъ въ камень все, чего коснется своимъ огнемъ; гдѣ человѣкъ, какъ праотецъ нашъ, рветъ несѣянный плодъ, гдѣ рыщетъ левъ, пресмыкается змѣй, гдѣ царствуетъ вѣчное лѣто — туда, въ свѣтлые чертоги Божьяго міра, гдѣ природа, какъ баядерка, дышетъ сладострастіемъ, гдѣ душно, страшно и обаятельно жить, гдѣ обезсиленная фантазія нѣмѣетъ передъ готовымъ созданіемъ, гдѣ глаза не устанутъ смотрѣть, а сердце биться.
