вилъ: — а тотъ болванъ еще ломается и даже теперь обѣдать не идетъ.
— Подите, приведите его въ самомъ дѣлѣ.
— Да вѣдь упрямъ, какъ лошадь, не пойдетъ.
— Ну, какъ не пойдетъ? Скажите ему, что я ему приказываю, что я агентъ тайной полиціи и приказываю ему, чтобъ онъ сейчасъ шелъ, а то я донесу, что онъ въ Петербургъ собирается.
Дарьяновъ засмѣялся, всталъ и пошелъ за Варнавой. Между тѣмъ учитель, употребившій это время на то, чтобы спрятать свое сокровище, чувствовалъ здоровый аппетитъ и при новомъ приглашеніи къ столу не безъ труда выдерживалъ характеръ и отказывался.
Чтобы вывести этого добровольнаго мученика изъ его затруднительнаго положенія, посланный за нимъ молодой человѣкъ нагнулся таинственно къ его уху и шепнулъ ему то, что̀ было сказано Серболовой.
— Она шпіонъ! — воскликнулъ, весь покрывшись румянцемъ, Варнава.
— Да.
— И можетъ-быть…
— Что?
— Можетъ-быть и вы?..
— Да, и я.
Варнава дружески сжалъ его руку и проговорилъ:
— Вотъ это благодарю, что вы не дѣлаете изъ этого тайны. — И затѣмъ онъ съ чистою совѣстью пошелъ обѣдать. — Извольте, я вамъ повинуюсь.
Шутка удалась. Варнава имѣлъ предлогъ явиться и притомъ явиться съ достоинствомъ. Онъ вошелъ въ комнату, какъ жертва враждебныхъ силъ, и помѣстился въ узкомъ концѣ стола противъ Дарьянова. Между ними двумя, съ третьей стороны, сидѣла Серболова, а четвертая сторона стола оставалась пустою. Сама просвирня обыкновенно никогда не садилась за столъ съ сыномъ, не садилась она и нынче съ гостями, а только служила имъ. Старушка была теперь въ восторгѣ, что видитъ передъ собою своего многоученаго сына; радость и печаль одолѣвали другъ друга на ея лицѣ, вѣки ея глазъ были красны; нижняя губа тихо
