съ отцомъ Захаріей, съ которымъ они поцѣловали другъ друга въ плечи, и наконецъ и съ дьякономъ Ахиллой, при чемъ дьяконъ Ахилла поцѣловалъ у отца протопопа руку, а отецъ протопопъ приложилъ свои уста къ его темени. Послѣ этого свиданія началось чаепитіе, разговоры, разсказы губернскихъ новостей, и вечеръ уступилъ мѣсто ночи, а отецъ протопопъ и не заикнулся объ интересующихъ всѣхъ посохахъ. День, другой и третій прошелъ, а отецъ Туберозовъ и не заговариваетъ объ этомъ дѣлѣ, словно свезъ онъ посохи въ губернію, да тамъ ихъ оба по рѣкѣ спустилъ, чтобъ и рѣчи о нихъ не было.
— Вы же хоть полюбопытствуйте! спросите! — безпрестанно зудилъ во всѣ дни отцу Захаріи нетерпѣливый дьяконъ Ахилла.
— Что я буду его спрашивать? — отвѣчалъ отецъ Захарія. — Нѣшто я ему не вѣрю, что ли, что стану отчетъ требовать, куда дѣлъ?
— Да все-таки ради любознательности спросить должно.
— Ну и спроси, зуда, самъ, если хочешь ради любознательности.
— Нѣтъ, вы, ей-Богу, со страху его не спрашиваете.
— Съ какого это страху?
— Да просто боитесь; а я бы ей-Богу спросилъ. Да и чего тутъ бояться-то? спросите просто: а какъ же, молъ, отецъ протопопъ, будетъ насчетъ нашихъ тростей? Вотъ только всего и страху.
— Ну, такъ вотъ ты и спроси.
— Да мнѣ нельзя.
— А почему нельзя?
— Онъ меня можетъ оконфузить.
— А меня развѣ не можетъ?
Дьяконъ просто сгоралъ отъ любопытства и не зналъ, что̀ бы такое выдумать, чтобы завести разговоръ о тростяхъ; но вотъ къ его радости дѣло разрѣшилось и само собою. На пятый или на шестой день, по возвращеніи своемъ домой, отецъ Савелій, отслуживъ позднюю обѣдню, позвалъ къ себѣ на чай и городничаго, и смотрителя училищъ, и лѣкаря, и отца Захарію съ дьякономъ Ахиллой, и началъ опять разсказывать, что̀ онъ слышалъ и что̀ видѣлъ въ губернскомъ городѣ. Прежде всего отецъ протопопъ довольно пространно говорилъ о новыхъ постройкахъ, потомъ о гу-
с отцом Захарией, с которым они поцеловали друг друга в плечи, и наконец и с дьяконом Ахиллой, причем дьякон Ахилла поцеловал у отца протопопа руку, а отец протопоп приложил свои уста к его темени. После этого свидания началось чаепитие, разговоры, рассказы губернских новостей, и вечер уступил место ночи, а отец протопоп и не заикнулся об интересующих всех посохах. День, другой и третий прошел, а отец Туберозов и не заговаривает об этом деле, словно свез он посохи в губернию, да там их оба по реке спустил, чтоб и речи о них не было.
— Вы же хоть полюбопытствуйте! спросите! — беспрестанно зудил во все дни отцу Захарии нетерпеливый дьякон Ахилла.
— Что я буду его спрашивать? — отвечал отец Захария. — Нешто я ему не верю, что ли, что стану отчет требовать, куда дел?
— Да все-таки ради любознательности спросить должно.
— Ну и спроси, зуда, сам, если хочешь ради любознательности.
— Нет, вы, ей-Богу, со страху его не спрашиваете.
— С какого это страху?
— Да просто боитесь; а я бы ей-Богу спросил. Да и чего тут бояться-то? спросите просто: а как же, мол, отец протопоп, будет насчет наших тростей? Вот только всего и страху.
— Ну, так вот ты и спроси.
— Да мне нельзя.
— А почему нельзя?
— Он меня может оконфузить.
— А меня разве не может?
Дьякон просто сгорал от любопытства и не знал, что бы такое выдумать, чтобы завести разговор о тростях; но вот к его радости дело разрешилось и само собою. На пятый или на шестой день, по возвращении своем домой, отец Савелий, отслужив позднюю обедню, позвал к себе на чай и городничего, и смотрителя училищ, и лекаря, и отца Захарию с дьяконом Ахиллой, и начал опять рассказывать, что он слышал и что видел в губернском городе. Прежде всего отец протопоп довольно пространно говорил о новых постройках, потом о гу-
