— Дьяконъ, ты это врешь! — воскликнула протопопица.
— Нѣтъ-съ, сварилъ!
— Истинно врешь! — человѣка въ горшокъ не всунешь.
— Онъ его въ золяной корчагѣ сварилъ, — продолжалъ, не обращая на нее вниманія, дьяконъ: — и хотя ему это мерзкое дѣло было дозволено отъ исправника и отъ лѣкаря, но тѣмъ не менѣе онъ теперь за это предается въ мои руки.
— Дьяконъ, ты врешь; ты все это врешь.
— Нѣтъ-съ, извините меня, даже ни одной минуты я не вру, — зачастилъ дьяконъ и, замотавъ головой, началъ вырубать слово отъ слова еще чаще. — Извольте хорошенько слушать, въ чемъ дѣло и какое его было теченіе: Варнавка, дѣйствительно, сварилъ человѣка съ разрѣшенія начальства, то-есть лѣкаря и исправника, такъ какъ то былъ утопленникъ; но этотъ сваренецъ теперь его жестоко мучитъ и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузналъ и сказалъ у исправника отцу протопопу, и отецъ протопопъ исправнику за это… того-съ, по-французски пробире-муа, задали, и исправникъ сказалъ: что я, говоритъ, возьму солдатъ и положу этому конецъ; но я сказалъ, что пока еще ты возьмешь солдатъ, а я самъ солдатъ, и съ завтрашняго дня, ваше преподобіе, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видѣть, какъ дьяконъ Ахилла начнетъ казнить учителя Варнавку, который богохульствуетъ, смущаетъ людей живыхъ и мучитъ мертвыхъ. Да-съ, сегодня 4-е іюня, память преподобнаго Меѳодія Песношскаго, и вы это запишете…
Но на этихъ словахъ потокъ краснорѣчія Ахиллы оборвался, потому что въ это время какъ будто послышался издалека съ горы кашель отца протопопа.
— Во! грядетъ попъ Савелій! — воскликнулъ, заслышавъ этотъ голосъ, Ахилла и, соскочивъ съ фундамента на землю, пошелъ своею дорогой.
Протопопица осталась у своего окна не только во мракѣ невѣдѣнія насчетъ всего того, чѣмъ дьяконъ грозился учителю Препотенскому, но даже въ совершенномъ хаосѣ насчетъ всего, что онъ наговорилъ здѣсь. Ей некогда было и раздумывать о нескладныхъ рѣчахъ Ахиллы, потому она услыхала, какъ скрипнули крылечныя ступени, и отецъ Савелій вступилъ въ сѣни, въ камилавкѣ на головѣ и
— Дьякон, ты это врешь! — воскликнула протопопица.
— Нет-с, сварил!
— Истинно врешь! — человека в горшок не всунешь.
— Он его в золяной корчаге сварил, — продолжал, не обращая на нее внимания, дьякон: — и хотя ему это мерзкое дело было дозволено от исправника и от лекаря, но тем не менее он теперь за это предается в мои руки.
— Дьякон, ты врёшь; ты все это врешь.
— Нет-с, извините меня, даже ни одной минуты я не вру, — зачастил дьякон и, замотав головой, начал вырубать слово от слова еще чаще. — Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка, действительно, сварил человека с разрешения начальства, то-есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я всё это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнёт казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых. Да-с, сегодня 4-е июня, память преподобного Мефодия Песношского, и вы это запишете…
Но на этих словах поток красноречия Ахиллы оборвался, потому что в это время как будто послышался издалека с горы кашель отца протопопа.
— Во! грядет поп Савелий! — воскликнул, заслышав этот голос, Ахилла и, соскочив с фундамента на землю, пошел своею дорогой.
Протопопица осталась у своего окна не только во мраке неведения насчёт всего того, чем дьякон грозился учителю Препотенскому, но даже в совершенном хаосе насчет всего, что он наговорил здесь. Ей некогда было и раздумывать о нескладных речах Ахиллы, потому она услыхала, как скрипнули крылечные ступени, и отец Савелий вступил в сени, в камилавке на голове и
