— Добрый народъ, спасибо.
— Онъ, нашъ народъ добрый, батушка, и даже очень добрый, но только онъ пока еще не знаетъ, какъ ему за что взяться, — отвѣчалъ карликъ.
— Тьма, тьма надъ бездною… но Духъ Божій поверхъ всего, — проговорилъ протопопъ и, вздохнувъ изъ глубины груди, попросилъ себѣ бумагу, о которой шла рѣчь.
— А зачѣмъ она вамъ, государь, отецъ протопопъ, эта бумага? — вопрошалъ съ лукавою улыбкой карликъ. — Она кому надписана, тому и будетъ завтра подана.
— Дай мнѣ… я хочу на нее посмотрѣть.
Карликъ сталъ разстегивать свои одежды, чтобы докопаться до лежащей на его груди сумы, но вдругъ что-то вспомнилъ и остановился.
— Дай же, дай! — попросилъ Савелій.
— А вы, батушка… ее не того… не изорвете?
— Нѣтъ, — твердо сказалъ Туберозовъ, и когда карла досталъ и подалъ ему листы, усѣянные бисерными и вершковыми, четкими и нечеткими подписями, Савелій благоговѣйно зашепталъ:
— Изорвать… изорвать сію драгоцѣнность! Нѣтъ! нѣтъ! съ нею въ темницу; съ нею на крестъ; съ нею во гробъ меня положите!
И онъ, къ немалому трепету карлика, началъ проворно свертывать эту бумагу и положилъ ее на грудь себѣ подъ подрясникъ.
— Позвольте же, батушка, это вѣдь надо подать!
— Нѣтъ, не надо!
Туберозовъ покачалъ головой и, помахавъ отрицательно пальцемъ, подтвердилъ:
— Нѣтъ, Никола, не надо, не надо.
И съ этимъ онъ еще рѣшительнѣе запряталъ на грудь просьбу и, затянувъ поясъ подрясника, застегнулъ на крючки воротникъ.
Отнять у него эту просьбу не было теперь никакой возможности: смѣло можно было ручаться, что онъ скорѣе разстанется съ жизнію, чѣмъ съ листомъ этихъ драгоцѣнныхъ каракуль «міра».
Карликъ видѣлъ это и не спѣша заигралъ на собственныхъ нотахъ Савелія. Николай Аѳанасьичъ заговорилъ, какъ велико и отрадно значеніе этого мірского заступни-
