какъ шаръ каждое слово, читаетъ: «Въ началѣ бѣ Слово и Слово бѣ къ Богу и Богъ бѣ Слово».
«Что это, Господи! А мнѣ казалось, что умеръ отецъ Савелій. Я проспалъ пиръ вѣры!.. я пропустилъ святую заутреню.»
Ахилла задрожалъ и, раскрывъ глаза, увидалъ, что онъ, дѣйствительно, спалъ, что на дворѣ уже утро; красный огонь погребальныхъ свѣчъ исчезаетъ въ лучахъ восходящаго солнца, въ комнатѣ душно отъ нагару, въ воздухѣ несется заунывный благовѣстъ, а въ двери комнаты громко стучатъ.
Ахилла торопливо провелъ сухой рукой по лицу и отперъ двери.
— Заснулъ? — тихо спросилъ его входящій Бенефактовъ.
— Воздремалъ, — отвѣтилъ дьяконъ, давая дорогу входившему за отцомъ Захаріей духовенству.
— А я… знаешь… того; я не спалъ: я сочинялъ всю ночь нагробное слово, — шепнулъ дьякону Бенефактовъ.
— Что же, сочинили?
— Нѣтъ; не выходитъ.
— Ну; это ужъ такъ по обыкновенію.
— А знаешь ли, можетъ быть, ты бы нѣчто сказалъ?
— Полноте, отецъ Захарія, развѣ я ученый!
— Что же… вѣдь ты въ стихарѣ… ты право имѣешь.
— Да что же въ томъ правѣ, отецъ Захарія, когда дара и пониманія не имѣю?
— А вы, сударь, возьмите-ка да поусерднѣе о дарѣ помолитесь, онъ и придетъ, — вмѣшался шопотомъ карликъ.
— Помолиться! Нѣтъ, другъ Николаша, развѣ ты за меня помолись, а я отъ печали моей обезумѣлъ; мнѣ даже наяву видѣнія снятся.
— Что же, извольте, я помолюсь, — отвѣчалъ карликъ.
Вотъ весь Старогородъ сопровождаетъ тѣло Туберозова въ церковь. Обѣдня и отпѣваніе, благодаря Ахиллѣ, производили ужасное впечатлѣніе; дьяконъ, что ни начнетъ говорить, захлебывается, останавливается и заливается слезами. Рыданія его, разносясь въ толпѣ, сообщаютъ всѣмъ глубочайшую горесть.
Только во время надгробнаго слова, сказаннаго однимъ
