оправдывался, отыскивая свой пуховой картузъ, Николай Аѳанасьевичъ.
— Нѣтъ, какъ же не твое! Непремѣнно твое: ты долженъ знать, кому молишься.
— Позвольте-съ, позвольте, я въ первый разъ какъ пришелъ по этому дѣлу въ церковь, подалъ записочку о бѣжавшей рабѣ и полтинникъ, священникъ и стали служить Іоанну Воинственнику, такъ оно послѣ и шло.
— Ой! если такъ, значитъ плохъ священникъ…
— Чѣмъ? чѣмъ? чѣмъ? Чѣмъ такъ священникъ плохъ? — вмѣшался неожиданно отецъ Бенефактовъ.
— Тѣмъ, отецъ Захарія, плохъ, что дѣла своего не знаетъ, — отвѣчалъ Бенефактову съ отмѣнною развязностію Ахилла. — О бѣжавшемъ рабѣ нешто Іоанну Воинственнику пѣть подобаетъ?
— Да; да; а кому же по-твоему? кому же? кому же?
— Кому? Забыли, что ли, вы? У ктиторова мѣста листъ въ прежнее время былъ наклеенъ. Теперь его сняли, а я все помню, кому въ немъ за что молебенъ пѣть положено.
— Да.
— Ну, и только! Ѳедору Тирону, если вамъ угодно слышать, вотъ кому.
— Ложно осуждаешь: Іоанну Воинственнику они правильно служили.
— Не конфузьте себя, отецъ Захарія.
— Я тебѣ говорю, служили правильно.
— А я вамъ говорю, понапрасну себя не конфузьте.
— Да что ты тутъ со мной споришь!
— Нѣтъ, это что вы со мной спорите! Я васъ вѣдь, если захочу, сейчасъ могу оконфузить.
— Ну, оконфузь.
— Ей-Богу, душечка, оконфужу!
— Ну, оконфузь, оконфузь!
— Ей-Богу вѣдь оконфужу, не просите лучше, потому что я эту таблицу наизусть знаю.
— Да ты не разговаривай, а оконфузь, оконфузь, — смѣясь и радуясь, частилъ Захарія Бенефактовъ, глядя то на дьякона, то на чинно хранящаго молчаніе отца Туберозова.
— Оконфузить? извольте, — рѣшилъ Ахилла и, сейчасъ же закинувъ далеко на локоть широкій рукавъ рясы, загнулъ правою рукою большой палецъ лѣвой руки, какъ будто со-
