Раньше чѣмъ Термосесовъ и его компанія пришли на раутъ къ исправнику, Туберозовъ провелъ уже болѣе часа въ уединенной бесѣдѣ съ предводителемъ Тугановымъ. Старый протопопъ жаловался важному гостю на то самое, на что̀ онъ жаловался въ извѣстномъ намъ своемъ дневникѣ, и получалъ въ отвѣтъ тѣ же старыя шутки.
— Что̀ будетъ изъ всей такой шаткости? — морща брови, пыталъ протопопъ, а предводитель, смѣясь, отвѣчалъ ему:
— Не уявися, что̀ будетъ, мой любезный.
— Безъ идеала, безъ вѣры, безъ почтенія къ дѣяніямъ предковъ великихъ… Это… это сгубитъ Россію.
— А что жъ, если ей нужно сгибнуть, такъ и сгубитъ, — отвѣтилъ равнодушно Тугановъ и, вставши, добавилъ: — а пока знаешь что̀: пойдемъ къ гостямъ, мы съ тобою все равно ни до чего не договоримся; ты маньякъ.
Протопопъ остановился и съ обидой въ голосѣ спросилъ:
— За что̀ же я маньякъ?
— Да что̀ же ты ко всѣмъ лѣзешь, ко всѣмъ пристаешь: «идеалъ, вѣра»? Нечего, братъ, дѣлать, когда этому всему, видно, время прошло.
Туберозовъ улыбнулся и, вздохнувъ кротко, отвѣтилъ, что прошло не время вѣры и идеаловъ, а прошло время словъ.
— Совершай, братъ, дѣла.
— Дѣлъ теперь тоже мало.
