— Диво, говорю, какая лошадь!
— Подлинно диво, — онъ ее, говорятъ, къ ярмаркѣ всереди косяка пригонилъ, и такъ гналъ, что ее за другими конями никому видѣть нельзя было, и никто про нее не зналъ, опричь этихъ татаръ, что пріѣхали, да и тѣмъ онъ казалъ, что кобылица у него не продажная, а завѣтная, да ночью ее отъ другихъ отлучилъ и подъ Мордовскій ишимъ въ лѣсъ отогналъ и тамъ на полянѣ, съ особымъ пастухомъ пасъ, а теперь вдругъ ее выпустилъ и продавать сталъ, и ты погляди, что изъ-за нея тутъ за чудеса будутъ, и что онъ, собака, за нее возьметъ, а если хочешь, ударимся объ закладъ, кому она достанется?
— А что, молъ, такое: изъ-за чего намъ биться?
— А изъ-за того, отвѣчаетъ, — что тутъ страсть, что сейчасъ почнется: и всѣ господа непремѣнно спятятся, а лошадь который-нибудь вотъ изъ этихъ двухъ азіатовъ возьметъ.
— Что же они, спрашиваю: — очень что ли богаты?
— И богатые, отвѣчаетъ, — и озорные охотники: они свои большіе косяки гоняютъ и хорошей, завѣтной лошади другъ другу въ жизнь не уступятъ. Ихъ всѣ знаютъ: этотъ, брюхастый, что вся морда облуплена, это называется Бакшей Отучевъ, а худищій, что однѣ кости ходятъ, Чепкунъ Емгурчеевъ, — оба злые охотники, и ты только смотри, что̀ они за потѣху сдѣлаютъ.
Я замолчалъ и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже отступилися отъ нея и только глядятъ, а тѣ два татарина другъ дружку отпихиваютъ и все хана Джангара по рукамъ хлопаютъ, а сами за кобылицу держатся и всѣ трясутся да кричатъ; одинъ кричитъ:
— Я даю за нее, кромѣ монетовъ, еще пять головъ (значить пять лошадей), а другой вопитъ:
— Вретъ твоя мордамъ, я даю десять.
Бакшей Отучевъ кричитъ:
— Я даю пятнадцать головъ.
А Чепкунъ Емгурчеевъ:
— Двадцать.
Бакшей:
— Двадцать пять.
А Чепкунъ:
— Тридцать.
— Диво, говорю, какая лошадь!
— Подлинно диво, — он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем он казал, что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне, с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и продавать стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса будут, и что он, собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
— А что, мол, такое: из-за чего нам биться?
— А из-за того, — отвечает, — что тут страсть, что сейчас почнется: и все господа непременно спятятся, а лошадь который-нибудь вот из этих двух азиатов возьмет.
— Что же они, — спрашиваю: — очень что ли богаты?
— И богатые, — отвечает, — и озорные охотники: они свои большие косяки гоняют и хорошей, заветной лошади друг другу в жизнь не уступят. Их все знают: этот, брюхастый, что вся морда облуплена, это называется Бакшей Отучев, а худищий, что одни кости ходят, Чепкун Емгурчеев, — оба злые охотники, и ты только смотри, что они за потеху сделают.
Я замолчал и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже отступилися от нее и только глядят, а те два татарина друг дружку отпихивают и все хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу держатся и все трясутся да кричат; один кричит:
— Я даю за нее, кроме монетов, еще пять голов (значить пять лошадей), а другой вопит:
— Врет твоя мордам, я даю десять.
Бакшей Отучев кричит:
— Я даю пятнадцать голов.
А Чепкун Емгурчеев:
— Двадцать.
Бакшей:
— Двадцать пять.
А Чепкун:
— Тридцать.
