— Ну, вамъ что̀ такого? что вамъ за надобность?
— Какъ, говорятъ: — вѣдь ты азіата убилъ?
— Ну, такъ, что же, молъ, такое, что я его убилъ? Вѣдь это дѣло любовное. А развѣ лучше было бы, если бы онъ меня засѣкъ?
— Онъ, говорятъ, — тебя могъ засѣчь и ему ничего, потому что онъ иновѣръ, а тебя, говорятъ, по христіанству надо судить. Пойдемъ, говорятъ, въ полицію.
Ну, я себѣ думаю: ладно, братцы, судите вѣтра въ полѣ, а какъ по-моему полиція — нѣтъ ее ничего вреднѣе, то я сейчасъ шмыгъ за одного татарина, да за другого. Шепчу имъ:
— Спасайте, князья: сами видѣли, все это было на честномъ бою…
Они сжалились и пошли меня другъ за дружку перепихивать и скрыли.
— То-есть, позвольте… Какъ же они васъ скрыли?
— Совсѣмъ я съ ними бѣжалъ въ ихъ степи.
— Въ степи даже!
— Да-съ, въ самые Рынь-пески.
— И долго тамъ провели?
— Цѣлыя десять лѣтъ: двадцати трехъ лѣтъ меня въ Рынь-пески доставили, по тридцать четвертому году я оттуда назадъ убѣжалъ.
— Что же вамъ понравилось или нѣтъ въ степи жить?
— Нѣтъ-съ; что же тамъ можетъ нравиться? — скучно и больше ничего; а только раньше уйти нельзя было.
— Отчего же: держали васъ татары въ ямѣ, или караулили?
— Нѣтъ-съ, они добрые, они этого неблагородства со мною не допускали, чтобы въ яму сажать, или въ колодки, а просто говорятъ: ты намъ, Иванъ, будь пріятель: мы, говорятъ, тебя очень любимъ, и ты съ нами въ степи живи и полезнымъ человѣкомъ будь, — коней намъ лѣчи, и бабамъ помогай.
— И вы лѣчили?
— Лѣчилъ; я такъ у нихъ за лѣкаря и былъ, и самихъ ихъ, и скотину всю, и коней, и овецъ, всего больше женъ ихнихъ, татарокъ, пользовалъ.
— Да вы развѣ умѣете лѣчить?
— Какъ бы вамъ это сказать… Да вѣдь въ этомъ ка-
— Ну, вам что такого? что вам за надобность?
— Как, — говорят: — ведь ты азиата убил?
— Ну, так, что же, мол, такое, что я его убил? Ведь это дело любовное. А разве лучше было бы, если бы он меня засек?
— Он, — говорят, — тебя мог засечь и ему ничего, потому что он иновер, а тебя, говорят, по христианству надо судить. Пойдем, — говорят, — в полицию.
Ну, я себе думаю: ладно, братцы, судите ветра в поле, а как по-моему полиция — нет ее ничего вреднее, то я сейчас шмыг за одного татарина, да за другого. Шепчу им:
— Спасайте, князья: сами видели, все это было на честном бою…
Они сжалились и пошли меня друг за дружку перепихивать и скрыли.
— То есть, позвольте… Как же они вас скрыли?
— Совсем я с ними бежал в их степи.
— В степи даже!
— Да-с, в самые Рынь-пески.
— И долго там провели?
— Целые десять лет: двадцати трех лет меня в Рынь-пески доставили, по тридцать четвертому году я оттуда назад убежал.
— Что же вам понравилось или нет в степи жить?
— Нет-с; что же там может нравиться? — скучно и больше ничего; а только раньше уйти нельзя было.
— Отчего же: держали вас татары в яме, или караулили?
— Нет-с, они добрые, они этого неблагородства со мною не допускали, чтобы в яму сажать, или в колодки, а просто говорят: ты нам, Иван, будь приятель: мы, говорят, тебя очень любим, и ты с нами в степи живи и полезным человеком будь, — коней нам лечи, и бабам помогай.
— И вы лечили?
— Лечил; я так у них за лекаря и был, и самих их, и скотину всю, и коней, и овец, всего больше жен ихних, татарок, пользовал.
— Да вы разве умеете лечить?
— Как бы вам это сказать… Да ведь в этом ка-