Въ сіяющемъ изысканномъ вертепѣ,
Подъ музыку, сулившую канканъ,
Я задремалъ, поникнувъ на диванъ,
И вдругъ себя увидѣлъ въ черномъ склепѣ.
Вокругъ стоялъ мучительный туманъ, —
Въ окно неслось благоуханье степи.
Я встать хотѣлъ, — мѣшала боль отъ ранъ,
И на ногахъ задребезжали цѣпи.
И что-то вдругъ такъ ясно стало мнѣ,
Что горько я заплакалъ въ полуснѣ,
Что плакалъ я, смущенно просыпаясь.
Опять звенитъ приманчиво рояль,
Мой странный сонъ блѣднѣетъ, расплываясь,
Но мнѣ еще — кого-то — смутно — жаль…
1894.
В сияющем изысканном вертепе,
Под музыку, сулившую канкан,
Я задремал, поникнув на диван,
И вдруг себя увидел в черном склепе.
Вокруг стоял мучительный туман, —
В окно неслось благоуханье степи.
Я встать хотел, — мешала боль от ран,
И на ногах задребезжали цепи.
И что-то вдруг так ясно стало мне,
Что горько я заплакал в полусне,
Что плакал я, смущенно просыпаясь.
Опять звенит приманчиво рояль,
Мой странный сон бледнеет, расплываясь,
Но мне еще — кого-то — смутно — жаль…
1894.
