рить ему розу съ своей груди. Ему будетъ сладокъ уже одинъ видъ любви и за розу онъ обѣщаетъ большую награду—свой стихъ. Какія бы радости и горести съ тобой потомъ ни слупились,—говоритъ онъ красавицѣ,—но этотъ свѣтлый мигъ для тебя останется; ты можешь потомъ испытать въ жизни много потерь.
Но въ стихѣ умиленномъ найдешь
Эту вѣчно душистую розу (I, 67).
И онъ правъ: роза дѣйствительно навсегда осталась въ волшебномъ стихѣ. Вотъ почему и въ томъ восторженномъ гимнѣ, который онъ пропѣлъ «Поэтамъ», онъ съ такою силою останавливается на той же мысли:
Въ вашихъ чертогахъ мой духъ окрылился,
Правду провидитъ онъ съ высей творенья:
Этотъ листокъ, что изсохъ и свалился,
Золотомъ вѣчнымъ горитъ въ пѣснопѣньи.
Только у васъ мимолетныя грезы
Старыми въ душу глядятся друзьями,
Только у васъ благовонныя розы
Вѣчно восторга, блистаютъ слезами (I, 81).
Не слѣдуетъ понимать этихъ словъ такъ, что стихи поэтовъ остаются навсегда въ памяти лодской, что они переживаютъ современность и, такимъ образомъ, какъ говорится, увѣковѣчиваютъ извѣстныя имена и событія. Нѣтъ, смыслъ здѣсь совершенно другой: Фетъ восхищенъ тѣмъ, что у поэтовъ все принимаетъ форму вѣчности, облекается въ вѣчность. Пусть забудутъ поэта, пусть никто его не читаетъ; но, несмотря на это, самъ онъ, да и всякій, кто
