ИЗЪ ГОТЕ.
Такъ обратился аптекарь, сказавъ почти голосомъ грустнымъ: «Точно, таковъ человѣкъ—и одинъ тутъ не хуже другого: Радъ позѣвать, если гдѣ-нибудь съ ближнимъ бѣда приключилась! Развѣ пе всякій бѣжитъ смотрѣть на картину пожара Иль на преступника, въ часъ его шествія къ мѣсту кончины? Вотъ и теперь всѣ бѣгутъ смотрѣть на несчастія добрыхъ Изгнанныхъ; даже никто не подумаетъ,—можетъ-быть,самъ онъ Скоро подобнымъ несчастіемъ будетъ испытанъ. Такая Вѣтреность хоть непростительна, только сродна человѣку». И на это въ отвѣтъ, благородный, разумный, имъ пасторъ— Опъ украшеньемъ былъ города, юноша, къ мужеству близкій, Былъ онъ проникнутъ высокимъ значеньемъ святого писанья (Въ немъ изучаемъ наклонности мы и судьбу человѣка), Также зналъ хорошо и лучшія книги мірскія— Онъ-то сказалъ: «Не должно бы, но мнѣ, осуждать намъ невинныхъ, Въ грудь человѣка природой вдохнутыхъ, способностей: часто То, до чего не легко ни уму, ни разсудку достигнуть, Тайно-счастливымъ и темнымъ стремленьямъ доступно бываетъ. Вотъ, не влеки любопытство къ себѣ человѣка такъ сильно, Что же, узналъ ли бы онъ отношенье чудесное въ мірѣ Всѣхъ предметовъ другъ къ другу? Сначала онъ новаго ищетъ, Дальше стремится къ полезному всѣмъ прилезканьемъ и силой, А наконецъ и къ добру, почерпая въ немъ духъ и значенье. Въ юности—легкая спутница—вѣтреность съ нимъ и она-то
