Разъ мнѣ принесли обѣдъ, и какъ насъ кормили весьма мерзко, и аппетитъ совсѣмъ не проявлялся на эти кушанья, то въ ожиданіи его, я принялся разсматривать оловянныя тарелки, и на одной изъ нихъ я нашелъ на оборотѣ очень чотко написанныя гвоздемъ послѣдніи стихи Рылѣева:
Тюрьма мнѣ въ честь, не въ укоризну, |
Подобныя желѣзы не замедлили и мнѣ надѣть; и въ нихъ я находился три мѣсяца и девятнатцать дней! Въ высочайшемъ указѣ сказано было, что за грубость великому князю Михаилу Павловичу, которой на меня кричалъ вмѣстѣ съ уродцемъ Дибичемъ, и еще въ живыхъ находящимся Адлербергомъ, когда меня привели предъ тайной комитетъ, впослѣдствіи переименованный въ слѣдственную коммиссію. Что мнѣ было отвѣчать передъ этими витязями? Я молчалъ, а требовали показаній. Право было бы мнѣ не легче естьлибъ еще пострадали со мной другіе. Рѣшившись умереть за правое дѣдо Россіи, и зная, что отъ поступившаго на тронъ самодержавнаго Николая нельзя было ожидать помилованія, я предоставилъ свою судьбу на волю Божію!
Меня всего только разъ и приводили въ тайной комитетъ, и надѣвъ желѣзныя наручники не трогали до самаго Апрѣля, въ концѣ котораго сняли съ меня желѣзы и обрили бороду, потребовали къ коменданту, и ввели въ комнату для очныхъ ставокъ, гдѣ сидѣли два генералъ-адъютанта: Бѣнкендорфъ и Чернышевъ. Первой былъ очень тихъ со мной, а послѣдній какъ змія, такъ бы кажется и бросился на меня. Я увидѣлъ, что меня хотятъ обвинить не логически разумными показаніями людей со мной запутанныхъ по одному и тому же происшествію, и главное Чернышевъ видѣлъ во мнѣ человѣка ускользающаго отъ наказанія, которое онъ заготовилъ каждому, и при замѣчаніи ему мною сдѣланному, что бывшія на очныхъ ставкахъ, эти господа, двое между собою родные братья — Бѣляевы, а третій мичманъ Дивовъ съ ними всегда жилъ и
Раз мне принесли обед, и как нас кормили весьма мерзко, и аппетит совсем не проявлялся на эти кушанья, то в ожидании его, я принялся рассматривать оловянные тарелки, и на одной из них я нашёл на обороте очень чётко написанные гвоздём последние стихи Рылеева:
Тюрьма мне в честь, не в укоризну, |
Подобные железы не замедлили и мне надеть; и в них я находился три месяца и девятнадцать дней! В высочайшем указе сказано было, что за грубость великому князю Михаилу Павловичу, которой на меня кричал вместе с уродцем Дибичем, и ещё в живых находящимся Адлербергом, когда меня привели пред тайный комитет, впоследствии переименованный в следственную комиссию. Что мне было отвечать перед этими витязями? Я молчал, а требовали показаний. Право было бы мне не легче если б ещё пострадали со мной другие. Решившись умереть за правое дедо России, и зная, что от поступившего на трон самодержавного Николая нельзя было ожидать помилования, я предоставил свою судьбу на волю Божию!
Меня всего только раз и приводили в тайный комитет, и надев железные наручники не трогали до самого апреля, в конце которого сняли с меня железы и обрили бороду, потребовали к коменданту, и ввели в комнату для очных ставок, где сидели два генерал-адъютанта: Бенкендорф и Чернышев. Первый был очень тих со мной, а последний как змея, так бы, кажется, и бросился на меня. Я увидел, что меня хотят обвинить не логически разумными показаниями людей со мной запутанных по одному и тому же происшествию, и главное Чернышев видел во мне человека ускользающего от наказания, которое он заготовил каждому, и при замечании ему мною сделанному, что бывшие на очных ставках, эти господа, двое между собою родные братья — Беляевы, а третий мичман Дивов с ними всегда жил и
