все выраженія эти рѣчениями нашего быта, то какъ-то не выходитъ пословицы, а сочиняется пошлость, въ которой намекъ весь выходитъ наружу.
Какъ достояніе общенародное, какъ всемирный гражданинъ, просвещеніе и образованность проходятъ путь свой на глазъ, съ уровнемъ въ рукахъ, срывая кочки и бугры, заравнивая ямки и выбоины, и приводятъ все подъ одно полотно. У насъ же, болѣе чѣмъ гдѣ-нибудь, просвещеніе – такое, какое есть, – сдѣлалось гонителемъ всего роднаго и народнаго. Какъ, въ недавнѣе время еще, первымъ признакомъ притязанія на просвещеніе было бритіе бороды, такъ вообще избегалась и прямая русская речь и все, что къ ней относится. Со временъ Ломоносова, съ первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодкѣ, продолжаютъ трудъ этотъ съ насиліемъ и все болѣе удаляются отъ истиннаго духа языка. Только въ самое послѣднее время стали догадываться, что насъ лешій обошелъ, что мы кружимъ и плутаемъ, сбившись съ пути, а зайдемъ неведомо куда. С одной стороны, ревнители готоваго чужаго, не считая нужнымъ изучить
все выражения эти речениями нашего быта, то как-то не выходит пословицы, а сочиняется пошлость, в которой намек весь выходит наружу.
Как достояние общенародное, как всемирный гражданин, просвещение и образованность проходят путь свой на глаз, с уровнем в руках, срывая кочки и бугры, заравнивая ямки и выбоины, и приводят все под одно полотно. У нас же, более чем где-нибудь, просвещение – такое, какое есть, – сделалось гонителем всего родного и народного. Как, в недавнее время еще, первым признаком притязания на просвещение было бритие бороды, так вообще избегалась и прямая русская речь и все, что к ней относится. Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка. Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, а зайдем неведомо куда. С одной стороны, ревнители готового чужого, не считая нужным изучить
