мые бивачнымъ огнемъ. Но какъ мы уже привыкли смотрѣть на это, и не разъ наслаждались крѣпкимъ сномъ среди подобнаго кладбища, забывая всѣ предразсудки младенчества, то окружающее не долго насъ занимало; морозъ скрючивалъ наши члены, и мы старались отогрѣваться.—Между тѣмъ огонекъ и палатка, въ отдаленіи отъ прочихъ, стали привлекать къ себѣ раненыхъ и изнуренныхъ Французовъ, шатавшихся, во мракѣ ночи, среди развалинъ, подобно привидѣніямъ. Сперва пришелъ къ намъ длинный, тощій Нѣмецъ, видно кавалеристъ: одежды на немъ не льзя было различить. Мы замѣтили только, что ноги его, по недостатку въ обуви, были укутаны въ мѣшокъ, который хитрый Нѣмецъ привязалъ къ своимъ колѣнамъ, и съ нимъ медленно къ намъ подвигался, какъ чучела. Лицо его было столько-же черно, какъ одежда, голова укутана лоскутьями, рукъ не было видно: онѣ прижались плотно къ туловищу. Первое слово его было сказано слабымъ, страждущимъ голосомъ: Erbarmet euch, gebt mir Brod![1]—Онъ сѣлъ подлѣ огня. Искаженное лицо его приняло радостный видъ отъ благотворной теплоты пламени, и еще болѣе, когда мы дали ему черствый сухарь, омоченный въ горячую воду. Съ большимъ усердіемъ ломалъ
- ↑ нем. Erbarmet euch, gebt mir Brod! — Сжальтесь, дайте хлеба! — Примечание редактора Викитеки.
