обычную свою уравновешенность и приходит в заметное волнение. А после ужина он уже готов. Из спутанной густой растительности, покрывающей лицо и голову, вспыхивают горячие, колкие глаза, и грузная медвежеобразная фигура хозяина вырастает, трепещет и заполняет всю мастерскую. И начинаются мои мучения. Шолом заставляет себя слушать. С безумной силой и злобой излагает он содержание Библии, осыпает меня цитатами из Пророков, Законоведения и Талмуда. Во всем он видит обман, предательство и всяческие изуверства, убивающие человеческий разум и достоинство.
— Что делает царь, когда восстает народ? — задает вопрос Перельман и тут же сам отвечает: — Царь идет на уступки и старается народную кровь пить меньшими глотками… Ну, а если подданные все же не успокаиваются? Что тогда?.. Тогда царь уходит — и народ сам управляется… Вы ведь ничего не можете возразить против?.. А теперь я вас спрашиваю, — кричит Перельман, мечась по комнате: — Если не народ, а все человечество запротестует и призовет к ответу не царей земных, а царя небесного? Что тогда будет?.. Теперь вы понимаете?..
Перельман почти вплотную подходит ко мне, скрежещет зубами, поднимает надо мной сжатые кулаки и вопит:
