сокъ и его покрываютъ чѣмъ-нибудь мягкимъ; такъ, у меня лежали матрацъ, полушубокъ, кожаный плащъ и теплое военное пальто, — сидѣть и лежать, значить, было не жестко; въ головахъ, кромѣ того, лежала подушка. Будка обита внутри толстой бумажной матеріей синяго цвѣта; съ боковъ сдѣланы большіе карманы, въ которыхъ я помѣстилъ кой-какія книги, тетрадь для записокъ и рисовальныя принадлежности, а спереди, у входа въ телѣгу, находятся стеганыя, подбитыя ватой, занавѣски которыя, въ случаѣ дождя или вѣтра, могутъ быть плотно закрыты. Но если бы ихъ оказалось недостаточно, можно поверхъ ихъ опустить толстый стеганый фартукъ, имѣющійся при телѣгѣ и обыкновенно скатанный въ трубку и подвязанный надъ входомъ. Снаружи будка покрыта войлокомъ и циновкой, образующею спереди выступъ въ видѣ козырька, дающаго тѣнь. Благодаря блестящей циновкѣ отражающей солнечные лучи, и войлоку, какъ извѣстно, плохому проводнику тепла, внутри телѣги никогда не бываетъ жарко, какъ бы ни жгло солнце; такъ, напримѣръ, при 37 градусахъ жара на дворѣ, въ телѣгѣ было только 20°Р.
Читатель видитъ, что обстановка была довольно комфортабельна. Мѣстность на этомъ переѣздѣ представляла частые гигантскіе холмы, одѣтые на вершинахъ березовыми лѣсами, глубокія долины и котловины, и по нимъ шла дорога. Нашъ поѣздъ, пестрѣвшій яркими цвѣтами монгольскихъ одеждъ, очень оживлялъ картину, а монгольская запряжка, во многихъ отношеніяхъ неудобная, представляется глазу зрителя чрезвычайно граціозной. Пока дорога была гладка, телѣга шла довольно покойно; я уставалъ только отъ непривычнаго сидѣнія на турецкій ладъ; но потомъ, когда на дорогѣ стали чаще и чаще попадаться камни, когда монголы помчали телѣгу прямо по степи, не разбирая ничего, тряска сдѣлась до того невыносимой, что я велѣлъ имъ остановиться, взялъ у одного ѣхавшаго рядомъ монгола лошадь и сѣлъ на нее, а его посадилъ на свое мѣсто; однако, неудобное сѣдло и, главное, короткія стремена, на какихъ обыкновенно ѣздятъ монголы, скоро заставили меня пересѣсть обратно въ телѣгу. Попробовалъ читать, но книга такъ плясала въ рукахъ, что о чтеніи и думать было нечего и мнѣ ничего не оставалось, какъ глазѣть и даже не по сторонами, а только на то, что было передо мною, потому что въ стороны изъ телѣги ничего не видно. Передо мною же были мои возницы на коняхъ, и я смотрѣлъ на этихъ добродушныхъ обитателей степей, бѣдныхъ,
