го лучше то, что головешка, которою я бросилъ въ негодяя-мучителя, обожгла ему ноги и онъ какъ полоумный вскочилъ и, бросившись къ окну, за-
_p._36.png)
кричалъ во весь голосъ: «Dal baroth! dal baroth!», что значитъ все равно, что: «Пожаръ! пожаръ!», и уже перерѣзалъ веревки, которыми мнѣ связали рука и ноги. Но хозяинъ дома, услышавъ крикъ о пожарѣ и чувствуя, что пахнетъ гарью, прибѣжалъ со всѣхъ ногъ съ улицы, — гдѣ гулялъ съ нѣсколькими пашами и муфтіями, — чтобы помогать тушить пожаръ и выносить пожитки. Не успѣлъ онъ прибѣжать, какъ схватилъ вертелъ, на который я былъ посаженъ, и убилъ на мѣстѣ моего мучителя, и тотъ тутъ же испустилъ духъ отъ дурного обращенія или по иной причинѣ: онъ проткнулъ его вертеломъ немного повыше пупка къ правому боку и пробилъ ему третью лопасть печени, и вертелъ проникъ дальше въ діафрагму, а оттуда черезъ сердечную сумку вышелъ наружу черезъ плечо, между позвонкомъ и лѣвой лопаткой. Когда онъ вытащилъ вертелъ изъ моего туловища, я упалъ на полъ около тагана и ушибся, но слегка, потому что сало, которымъ я былъ нашпигованъ, смягчило ударъ. Послѣ того мой паша, видя, что дѣло безнадежно и домъ его сгоритъ безъ остатка, а все имущество погибнетъ, сталъ призывать всѣхъ чертей, называя по девяти разъ Грильгота, Астарота, Раппала и Грибуйля. Видя это, я здорово испугался и подумалъ, что если черти явятся сюда за нимъ, что не унесутъ ли, чего добраго, и меня! Я уже на половину изжаренъ; сало можетъ повредить мнѣ, потому что черти — охотники до сала, какъ о томъ свидѣтельствуютъ философъ Ямбликъ[1] и Мюрлю[2] въ апологіи De Bossultis et contrefactis pro magistros nostros; но я перекрестился, воскликнувъ: «Agios, atlianatos, о Theos»[3], и никто не явился. Видя это, мой скверный паша хотѣлъ убиться моимъ вертеломъ и проткнуть себѣ сердце; но не смогъ, потому что вертелъ былъ недостаточно остеръ, и сколько онъ его ни пихалъ, ничего не выходило. Тогда я подошелъ къ нему и сказалъ: «Господинъ еретикъ, ты даромъ теряешь время; потому что такъ ты никогда себя не убьешь; развѣ только поранишь себя и всю жизнь будешь потомъ мучиться отъ цирюльниковъ; но если ты хочешь, я отлично убью тебя, да такъ, что ты и не почувствуешь, повѣрь мнѣ; я уже многихъ такъ убивалъ, которымъ это было пріятно.» — «Ахъ, другъ мой, отвѣчалъ онъ, — прошу тебя и за это дарю тебѣ клапанъ отъ моихъ штановъ; въ немъ шестьсотъ египетскихъ золотыхъ и нѣсколько превосходныхъ брилліантовъ и рубиновъ.»
— А гдѣ же они? — спросилъ Эпистемонъ.
— Клянусь св. Іоанномъ, отвѣчалъ Панургъ, — они далеко отъѣхали, если все еще ѣдутъ.
Mais où sont les neiges d’antan?[4]
- ↑ ) Философъ IV вѣка.
- ↑ 2) Професоръ словесн. наукъ, умеръ въ 1617 г.
- ↑ 3) Святый Боже! Боже безсмертный!
- ↑ «Но гдѣ прошлогодній снѣгъ?» Изъ знаменитаго стихотворенія поэта Виллона.
го лучше то, что головешка, которою я бросил в негодяя-мучителя, обожгла ему ноги и он как полоумный вскочил и, бросившись к окну, за-
кричал во весь голос: «Dal baroth! dal baroth!», что значит всё равно, что: «Пожар! пожар!», и уже перерезал веревки, которыми мне связали рука и ноги. Но хозяин дома, услышав крик о пожаре и чувствуя, что пахнет гарью, прибежал со всех ног с улицы, — где гулял с несколькими пашами и муфтиями, — чтобы помогать тушить пожар и выносить пожитки. Не успел он прибежать, как схватил вертел, на который я был посажен, и убил на месте моего мучителя, и тот тут же испустил дух от дурного обращения или по иной причине: он проткнул его вертелом немного повыше пупка к правому боку и пробил ему третью лопасть печени, и вертел проник дальше в диафрагму, а оттуда через сердечную сумку вышел наружу через плечо, между позвонком и левой лопаткой. Когда он вытащил вертел из моего туловища, я упал на пол около тагана и ушибся, но слегка, потому что сало, которым я был нашпигован, смягчило удар. После того мой паша, видя, что дело безнадежно и дом его сгорит без остатка, а всё имущество погибнет, стал призывать всех чертей, называя по девяти раз Грильгота, Астарота, Раппала и Грибуйля. Видя это, я здорово испугался и подумал, что если черти явятся сюда за ним, что не унесут ли, чего доброго, и меня! Я уже на половину изжарен; сало может повредить мне, потому что черти — охотники до сала, как о том свидетельствуют философ Ямблик[1] и Мюрлю[2] в апологии De Bossultis et contrefactis pro magistros nostros; но я перекрестился, воскликнув: «Agios, atlianatos, о Theos»[3], и никто не явился. Видя это, мой скверный паша хотел убиться моим вертелом и проткнуть себе сердце; но не смог, потому что вертел был недостаточно остер, и сколько он его ни пихал, ничего не выходило. Тогда я подошел к нему и сказал: «Господин еретик, ты даром теряешь время; потому что так ты никогда себя не убьешь; разве только поранишь себя и всю жизнь будешь потом мучиться от цирюльников; но если ты хочешь, я отлично убью тебя, да так, что ты и не почувствуешь, поверь мне; я уже многих так убивал, которым это было приятно.» — «Ах, друг мой, отвечал он, — прошу тебя и за это дарю тебе клапан от моих штанов; в нём шестьсот египетских золотых и несколько превосходных бриллиантов и рубинов.»
— А где же они? — спросил Эпистемон.
— Клянусь св. Иоанном, отвечал Панург, — они далеко отъехали, если всё еще едут.
Mais où sont les neiges d’antan?[4]
