жающимъ къ Москвѣ въ сопровожденіи черноглазаго и бойкаго мальчугана, очень похожаго на него, который, глядя въ окна на мелькающія поля, деревни и станціи, обо всемъ его разспрашиваетъ и пристаетъ все къ нему скоро ли городъ.
Далеко отъ нихъ въ углу вагона, кутаясь и угрюмо уткнувшись въ воротникъ пальто, сидѣлъ прислушиваясь къ ихъ разговору толстый и скучающій пассажиръ. Онъ купилъ себѣ нѣсколько газетъ, но кажется только чтобы сѣсть на нихъ, смять ихъ и бросить, и чтобы другіе, болѣе экономные, у него ихъ попросили, разгладили и прочитали. Едва ли впереди ждало его что-нибудь радостное, судя по его сумрачному, полному, усатому лицу. Наиболѣе интересовавшіе его были Иванъ Мартьяновичъ съ сыномъ. Онъ наконецъ не выдержалъ и пошатываясь отъ толчковъ гремящаго вагона, грузно направился къ нимъ, придерживаясь за высокія спинки дивановъ.
— Извините…. вы, сказалъ онъ.
— Боже мой, Запольскій. Очень радъ, отвѣчалъ тотъ, — да какъ вы посѣдѣли и потолстѣли, узнать нельзя. Чтò же, ужь не въ коронной?…
— Нѣтъ, въ частной компаніи директорствую. Небольшая такая компанія, Богъ съ ней, и тоска смертная! — Ну, а вы какъ? Счастливы? Да чтò спрашивать! Ишь пострѣленокъ какой, щипнулъ онъ мальчика. Ну, а мать чтò?
— Здорова, весела, хозяйничаетъ. — Ничего, живемъ помаленьку. А я вотъ везу въ Москву сынишку. Будетъ голубей гонять — учись.
— Я, папа, голубей никогда не гонялъ, тотчасъ отвѣтилъ мальчикъ, внимательно слушавшій.
— Это, братъ, такъ говорится. Экой строгій какой! Не всяко лыко въ строку….
— Старикъ вѣдь умеръ тогда?…
— Да, бѣдный…. совсѣмъ заговариваться сталъ…. И ничего не осталось…. дивно какъ онъ жилъ! Сводилъ концы съ концами….
Запольскій только на это усмѣхнулся.
— Ты понимаешь ли, мальчуганъ, сказалъ онъ перемѣняя разговоръ: — мама у тебя красота какая! Эхъ, да чтò, махнувъ рукой и вздохнувъ добавилъ: — Ну, батюшка, прощайте, отъ меня кланяйтесь…. скоро пора и выбираться….
Въ окна уже замелькали, къ великому восторгу мальчика, безчисленныя крыши и главы церквей и монастырей необъятнаго города.
