Тотъ же самый характеръ носитъ и финалъ, являющійся логическимъ послѣдствіемъ этого моральнаго состоянія. Развязка не заключаетъ въ себѣ въ данномъ случаѣ ничего порывистаго и страстнаго. Человѣкъ точно опредѣляетъ часъ своей смерти и задолго напередъ составляетъ планъ ея выполненія; медленный способъ не отталкиваетъ его; послѣдніе моменты его жизни окрашены спокойной меланхоліей, иногда переходящей въ безконечную мягкость. Такой человѣкъ до самаго конца не прекращаетъ самоанализа. Образчикомъ такого случая можетъ служить разсказъ, передаваемый намъ Falret[1]: одинъ негоціантъ удалился въ мало посѣщаемый лѣсъ и обрекъ себя на голодную смерть. Въ продолженіе агоніи, длившейся около трехъ недѣль, онъ аккуратно велъ дневникъ, куда записывалъ всѣ свои впечатлѣнія; впослѣдствіи этотъ дневникъ дошелъ до насъ. Другой умираетъ отъ удушенія, раздувая ртомъ уголья, которые должны привести его къ смерти, и непрерывно записываетъ свои наблюденія: „Я не собираюсь больше показывать ни храбрости, ни трусости, я хочу только употребить оставшіеся у меня моменты для того, чтобы описать тѣ ощущенія, которыя испытываешь, задыхаясь, и продолжительность получаемыхъ отъ этого страданій[2]. Другой, прежде чѣмъ пойти навстрѣчу „плѣнительной перспективѣ покоя“, какъ онъ выражается, изобрѣтаетъ сложный инструментъ, который долженъ былъ лишить его жизни такъ, чтобы на полу не осталось слѣдовъ крови[3].
Не трудно замѣтить, что всѣ эти различныя особенности относятся къ эгоистическому самоубійству. Совершенно несомнѣнно, что онѣ являются слѣдствіемъ и выраженіемъ специфическаго характера именно этого вида самоубійствъ. Эта нелюбовь къ дѣйствію, это меланхоличная оторванность отъ окружающаго міра является результатомъ того преувеличеннаго индивидуализма, которымъ
