мы примемъ во вниманіе, что въ обществахъ низшаго порядка, гдѣ очень рѣдко наблюдается сумасшествіе, самоубійство, наоборотъ, очень частое явленіе, какъ мы это увидимъ впослѣдствіи (книга II, гл. IV). Соціальный процентъ самоубійствъ не имѣетъ никакой опредѣленной связи ни съ предрасположеніемъ къ сумасшествію, ни—поскольку объ этомъ свидѣтельствуютъ индуктивныя данныя—съ предрасположеніемъ къ различнымъ видамъ неврастеніи. Если неврастенія, какъ мы уже указали выше, можетъ предрасполагать къ самоубійству, то она можетъ и не имѣть такого послѣдствія.
Конечно, неврастеникъ почти неизбѣжно обреченъ на страданіе, если онъ слишкомъ близко соприкасается съ окружающей его жизнью, но онъ имѣетъ возможность удалиться отъ нея для того, чтобы вести исключительно созерцательное существованіе. Если всевозможные конфликты и человѣческія страсти слишкомъ шумны и грубы для его хрупкаго организма, то, въ противовѣсъ этому, неврастеникъ какъ бы спеціально созданъ для того, чтобы вкушать тихія радости умственной жизни. Его мускульная дряблость и чрезмѣрная чувствительность дѣлаютъ его неспособнымъ къ активному образу жизни и какъ бы пріуготавливаютъ его къ умственной работѣ, которая въ свою очередь требуетъ приспособленныхъ для этого органовъ. Если неподвижная соціальная среда только разбиваетъ его природные инстинкты, то, поскольку само общество подвижно и можетъ существовать только при условіи прогресса, постольку онъ можетъ играть полезную роль, такъ какъ неврастеникъ составляетъ par excellence}} орудіе прогресса.
Именно потому, что онъ не склоняетъ головы передъ традиціей и ярмомъ привычки, онъ представляетъ собою чрезвычайно плодотворный источникъ всего новаго. Но такъ какъ въ самыхъ культурныхъ обществахъ интеллектуальныя функціи болѣе всего развиты и болѣе всего необходимы и такъ какъ въ то-же время, въ силу чрезвычайной сложности этихъ обществъ, непремѣннымъ условіемъ ихъ существованія является непрерывное измѣненіе, то въ
