и чувства, но и всю его дѣятельность. Не рожденіе только, бракъ, или смерть давали ей поводъ входить въ частную жизнь паствы, она регулировала и контролировала также трудъ, отдыхъ и провожденіе праздниковъ. Но изъ этого, конечно, отнюдь не слѣдуетъ, что церковь, въ лицѣ своихъ представителей, пользовалась своимъ положеніемъ исключительно въ интересахъ нравственно зависѣвшихъ отъ нея элементовъ, а не въ своихъ собственныхъ. Она брала большую плату за свою службу пасомыхъ и часто съ особенною любовію стремилась къ «благопріобрѣтенію» и eo ipso не всегда являлась ангеломъ—хранителемъ пасомыхъ въ ихъ бѣдствіяхъ, общественныхъ и частныхъ.
Николай Герасимовичъ и здѣсь составлялъ отрадное исключеніе. Въ дѣлѣ пастырскаго служенія онъ былъ врагъ всякаго формализма. Откуда бы послѣдній ни исходилъ, какими бы цѣлями не обусловливался, онъ одинаково претилъ душѣ Николая Герасимовича: формализмъ, по его глубокому убѣжденію, способенъ плодить пастырей наемниковъ, но не «хорошихъ пастырей церковныхъ». Вотъ почему Николай Герасимовичъ сильно осуждаетъ синодальный указъ 1803 г., запрещающій увольнять «въ свѣтскую команду (званіе) учениковъ низшихъ классовъ семинаріи»: О, странныя распоряженія! восклицаетъ онъ. — Будто насильно можно дѣлать хорощихъ студентовъ и пастырей церковныхъ! Наемниковъ будетъ много, но ревностныхъ и истинно о паствѣ пекущ ихся пастырей мало. Все дѣлаетъ охота и свобода. Гдѣ сего нѣтъ, тамъ ни чего нѣтъ и быть не можетъ хорошаго»[1].
Нося въ душѣ своей чисто евангельскій идеалъ пастыря, Николай Герасимовичъ стремился, насколько это было для него возможно, хотя отчасти приблизиться къ нему въ своей пастырской дѣятельности; и стремленіе его не было безплоднымъ: ласковый, сильный даромъ слова и знаніемъ всего, что знать надлежало пастырю, всегда до-
——————
- ↑ См. «Записки дневныя» подъ 17—18 апрѣля 1803 года.
